Книга Плющ на руинах - Юрий Нестеренко

После того, как празднества на королевские деньги закончились, Элдред еще некоторое время веселил столицу на собственные средства; потом и эти увеселения кончились, но герцог не спешил покинуть город и увести свои войска. В общей сложности он оставался гостем своего августейшего родственника более месяца, дожидаясь окончания следствия и суда над мятежниками. К этому времени многие из них уже были казнены в столице и по всей стране, а многим еще только предстояло попасть в руки властей. Но официально последней точкой в подавлении мятежа стала серия казней его вождей на главной площади Траллендерга — зрелища эти собирали не меньше народу, чем разыгрывавшиеся за три недели до этого мистерии. Роррена каждый раз приводили из тюрьмы смотреть на это: ему была уготована участь стать последним. Наконец и до него дошла очередь. Вождь мятежников был казнен способом, до которого могло додуматься только изобретательное средневековое правосудие: его посадили на кол, потом сняли, отрубили ему руки и ноги и бросили то, что от него осталось, на раскаленные угли. По свидетельству очевидцев, после этого он прожил еще более получаса; когда же стражники убедились в его смерти, то привязали изуродованный обрубок за шею к хвосту лошади и несколько часов таскали по всему городу, а потом отрубили голову и выставили ее, насаженную на шест, посреди площади, туловище же вывезли за город и бросили в чистом поле на растерзание зверям. В тот же день в королевском дворце был дан прощальный пир, и на следующий день герцог покинул столицу. Вскоре он прибыл в Торрион, однако большинство его воинских частей остались в завоеванных городах — ушли лишь те, которые стояли на подступах к Траллендергу. Элдред опасался слишком растянутых коммуникаций, да и прямую конфронтацию с королем считал преждевременной.

Итак, в королевстве воцарился хрупкий мир и неустойчивое спокойствие. Рыцари вернулись в свои замки; родственники казненных оплакивали своих близких и, в нарушение королевского указа, тайно снимали и хоронили повешенных; солдаты пропивали в кабаках свои трофеи и премии, а мы с герцогом просиживали в кабинете у камина долгие вечера ранней весны.

Герцога весьма интересовали идеи и концепции Проклятого Века, но не потому, что они ему нравились; напротив, ему доставляло удовольствие доказывать их несостоятельность.

— Свобода? — говорил он. — Но вы же сами признаете, Риллен, что даже в ваше время свобода была нужна лишь очень немногим. Для всех прочих свобода была непосильным бременем ответственности, и они готовы были благословить любого, кто избавлял их от этого бремени, всех этих ваших Андего…

— Всенародная любовь к Андего была делом Министерства пропаганды.

— Не только и не столько, Риллен; поверьте мне, я знаю быдло. Оно, конечно, всегда готово пограбить тех, кто богаче — всеми революциями движет стремление к наживе, а не к свободе. Революционеры стремятся из угнетаемых стать угнетателями, а вовсе не ликвидировать угнетение как таковое. Одиночки-фанатики — ничтожное исключение… Да и что такое свобода? Ее вообще нет, есть законы природы и сила обстоятельств. Свобода

— это иллюзия. Возьмем узника в моей тюрьме, сидящего в камере 3 на 4 шага: он несвободен. А теперь возьмем провинциального корринвальдского барона: он всю жизнь сидит безвылазно в своем замке и вряд ли когда-нибудь отлучится от него далее, чем на милю — он свободен? Его камера больше и условия содержания лучше, только и всего! Что примечательно, если король запретит ему удаляться от замка больше чем на милю, он возмутится и почувствует себя несвободным, хотя в его жизни ровно ничего не изменится! Исчезнет возможность, не только ему не нужная, но о которой он даже не помышлял!

— И все же наличие этой потенциальной возможности отличает свободу от несвободы.

— Ну хорошо, допустим, что король издал запрет, а барон о нем не знает. Свободен он в этом случае или нет?

— Очевидно, нет.

— Нет? Однако он считает себя свободным, ведет себя, как свободный, и, при таком своем поведении, не обнаруживает, что несвободен. И вы говорите, что свобода — не иллюзия?

— Так рассуждая, можно назвать иллюзией и несвободу.

— Верно; между этими понятиями нет качественной разницы. Нет свободы и несвободы — есть лишь цепи разной длины.

— Пусть так; однако и в этом случае следует стремиться к обществу с цепями наибольшей длины.

— А вот тут вы расходитесь с мнением большинства. Ему важна не длина, а равенство длин цепей для всех. Гуманисты Проклятого Века называли это торжеством справедливости, не так ли? Кстати, Риллен, хочу прочитать вам одну любопытную притчу.

Герцог подошел к шкафу и извлек оттуда потрепанный рукописный фолиант со множеством закладок.

— Это так называемая Серая Книга, одно из наиболее полных собраний еретических легенд и сказаний, а также доктрин ересиархов. Разумеется, за одно ее хранение полагается костер. Итак… — герцог пробежал пальцами по закладкам и открыл книгу на нужной странице. — «Жил некогда человек, по имени Террел, и был он обуян жаждой правды и справедливости. И всюду искал он правды, но не мог сыскать, а видел повсюду, как торжествуют ложь и бесчестье. И, видя сие, впал он в великое отчаяние и стал роптать на Господа и говорить: Господи! Почто оставил Ты чад Своих, и нет справедливости в мире Твоем? И едва он изрек сие, сошел к нему Ангел со словами: Человек! Господь услышал тебя. Хочешь ли ты богатства, или славы, или любви земной? Проси — и получишь. И ответил Террел: Не прошу я у Господа ни богатства, ни славы, ни любви земной, а пусть сделает меня мечом Своим и даст мне власть карать несправедливость. И ответил Ангел: Да будет так. И получил Террел власть карать несправедливость всюду, где встретит. И стал он истреблять зло и бесчестье во граде своем; а когда закончил, отправился он в иные земли, дабы там служить мечом Господа. И в землях, где проходил он, оставалось жителей вполовину, на треть или на десятую часть; и понял Террел, сколь тяжкое это бремя, но не смел просить об избавлении от него, ибо сам его возжелал.

И не знал он покоя ни днем, ни ночью, карая зло и бесчестье, но вот пришел он в праведную землю. И возрадовался Террел, что обретет покой; но услышал Глас с небес: Террел! Почто не исполняешь службу свою? И взмолился Террел: Господи! Кого же карать мне? Нет зла в земле сей! И отвечал Господь: Не зло послан ты карать, но несправедливость. А несправедливость есть неравновесие. В прежних землях зло нарушало равновесие, и его ты карал. Здесь же равновесие нарушает добро; иди же и исполняй свою службу.»

23

— У вас изумительная библиотека, — заметил я, когда герцог убирал книгу.

— Еще бы, — ответил он не без гордости, — она собиралась пять столетий. С некоторыми перерывами, конечно. В семье не без урода, и в моем роду были не самые достойные представители. Но, в общем, интерес к знаниям прошлых эпох и однозначное отношение к Священному Трибуналу — наша фамильная черта. В свое время вы интересовались, почему это так — что ж, теперь я вам отвечу. Мой род, как вы знаете, насчитывает около пятисот лет; но основатель рода почти на два с половиной века старше. Да, да — как и вы, он был перебежчиком.