Книга Волгарь - Марина Александрова

Да только считали Разина на Руси уже не воровским атаманом, а бунтовщиком и государевым преступником, коего боялись и воеводы, и бояре, и сотники по городам и крепостцам. А простой люд почитал Степана Тимофеевича за избавителя от лихоимцем, освободителя от басурманской неволи православных, да считали, что заколдован он от всякой напасти.

Понимали думские бояре московские, что уж просто так им Стеньку не взять – вся голытьба поднимется на защиту. Потому, хоть и укрепили изрядно волжские города, не было охоты у Москвы затевать войну с удачливым атаманом. Вот и ждала Разина в Астрахани новая царева милостивая грамота.

А так как не было про то ведомо Стеньке, то, как увидел он, сидя на острове Четыре Бугра, приближающееся войско воеводы Львова, окромя бегства скорейшего других мыслей в его голове и не возникло. Но как только увидел атаман, что не преследуют его войско воеводины струги, а лишь один из них плывет за ними, да люди на том струге мирные, к переговорам атамана приглашают, враз смекнул Стенька, что удача все еще на его стороне.

Засим приняли казаки условия, что выдвигал воевода Львов, обещали за царское прощение все исполнить по приходе в Царицын: отдать пушки все, отпустить людей служилых да струги все на государеву службу отдать.

Радовался воевода, когда с поклоном принял мятежный атаман цареву грамоту да подарком немалым самого воеводу пожаловал. Невдомек было Львову, что хитрит Разин и покорства в нем нет совсем.

Дойдя с князем Львовым до Астрахани, Стенька исполнил лишь малую часть уговора и настоял, чтобы отправилась в Москву к государю казацкая станица. А сам велел казакам устроить стан походный да торговлю вести в Астрахани. Хаживал атаман на пиры к астраханскому воеводе Прозоровскому, принимал у себя его, подарки дарил богатые да устраивал для казаков гулянки с игрищами.

Вот и утопил он свою зазнобу, которую долго возил с собою везде. Никому ее Степан Тимофеевич не показывал, лишь ходил слух, что будто дочка она Менеды-хана. Недовольны были казаки, что баба среди воинов обретается, роптали за спиной атамана, а во хмелю брякнул кто-то из них поперек Стеньке, что не след казацкий обычай нарушать. Вот и бросил Разин в Волгу девушку во всем ее дорогом наряде...

Но не только пировал атаман, успел он заручиться полной поддержкой всей астраханской голытьбы и учинить тайный заговор. Чуяли воеводы неладное, когда уходил Стенька из Астрахани, а понять так ничего и не смогли. Лишь послал Прозоровский с Разиным своего доверенного дворянина Леонтия Плохого с пятьюдесятью стрельцами, дабы надзирал тот за атаманом.

Да только не указ был Стеньке тот дворянин: чинил он свои порядки, набирал по пути силу. И много бы чего натворил Разин, если бы – где уговорами, а где и угрозами – не сдерживал его Леонтий Плохой. Да и осень подходила, надобно было казакам на зимовье определяться. Так и дошли они до Царицына, в котором расположились казаки по подворьям отдыхать после трудного перехода.

...Ефим, добравшись до родного города, отправился навестить мать. Хотелось ему похвастать и чином есаульским, и одежею знатной, и мошной тугой. Прихватил он с собой подарков всяких: и тканей персидских, и мехов дорогих сибирских, и пару колец золотых с самоцветными каменьями. Гордо вышагивал казак по царицынским улицам, покручивая ус, знай, мол, народ удалого разинского есаула Ефима Парфенова!

Дома была Евдокия, запасы на зиму проворила: дух от ее варенья с подворья Ефим учуял. Ох и обрадовалась старая вдова, когда непутевый сын живым и здоровым перед ней оказался! Да и подарки такие привез, что в пору боярыне столбовой! Евдокия не могла насмотреться на сына: как возмужал он, окреп, как похож стал на отца своего покойного... Чуток всплакнула на радостях женщина, собрала на стол в горенке, да и села напротив, подперев щеку ладонью и глядя с улыбкой, как сын уписывает за обе щеки домашнюю снедь.

А Ефим и впрямь рад-радехонек был после походной-то жизни похлебать наваристого матушкиного борща да шанег со сметаною наесться. Когда отложил сытый казак ложку, Евдокия стала расспрашивать сына о том, что довелось ему испытать, что повидать случилось да где побывать. Ефим охотно принялся рассказывать о своих приключениях, лишь когда пришлось вспомнить Григория, набежала тень на его чело. А Евдокия аж рот прикрыла ладонью от испуганного удивления: столько лет поминали парня за упокой, а вот ведь как оно вышло... Помолчали мать с сыном задумчиво, а затем Ефим сказал:

– Наказал мне Григорий перед смертью Дарью повидать, ты бы, мать, позвала бы ее что ли...

– Да пойдем, Ефимушка, к ней вместе! Племянников повидаешь, большенькие они уже оба. Да разумники какие. Их Никифор грамоте обучать затеялся...

– Мать! – резко оборвал Евдокию Ефим. – И допреж говорил, и сейчас повторю: никогда я евонного порога не переступлю! Дарью позови – я Григорию обещал, а Никифор мне теперь не указ – я и сам есаул у Степана Тимофеевича! Ты этому сотнику цареву передай, что лучше ему сейчас остеречься, а то я ему все припомню!

– Да побойся Бога, Ефимушка! Никифор-то нам только хорошее делал: и избу мне вон справил, и Дарья живет с ним душа в душу, ни в чем отказу не знает! За что ж ты его так не любишь?

– Доколь, мать, ты мне этого сотника в сродственники будешь навязывать, а?! Был он мне врагом, врагом и остался! Милость он, видишь ли, оказал нам – силком на Дарье женился! А она, дура, на цацки польстилась! Да и Григория она не любила. Коль любила бы, так сердце бы ей подсказало, что живой он! Он-то, Григорий, всю жизнь ее помнил, из полону к ней ведь бежал всякий раз! Да и перед смертью ее поминал, простить велел! Эх, да что тут говорить с тобой!.. – и Ефим в сердцах выскочил из избы.

Мать горестно опустила руки. Ну что за сынок у нее уродился такой непутевый да гонористый! Ведь хотела она по доброму поговорить, урезонить шалого, чтоб дети ее в согласии жили да в ладу, а что вышло! И куда сбежал опять?

А Ефим гневен был изрядно после разговора с матерью, и несло его прямиком в кабак. Да только столкнулся он с сестрой своей Дарьей, что вела сыновей домой от дьячка, который обучал их грамоте. В недобрый час встретились брат с сестрой! Даша обрадовалась, что жив братец, что не ранен, что, по всему видно, удачным поход был. Улыбнулась она Ефиму и велела деткам своим поздороваться с дядей родным. Мальчонки поклонились, смущаясь, и, спрятавшись за мамкину спину, принялись разглядывать незнакомого казака в богатой одежде да с красивой саблей.

Но нимало Ефима племянники не обрадовали, да и на сестру смотрел он неласково. Одно сказал:

– Ступай к матери, она тебе там все скажет, – и зашагал своей дорогой.

Ничего не понимающая Дарья постояла еще немного, глядя ему вслед, и, ухватив сыновей за руки, споро пошла да материнской хаты. Завидев знакомое подворье, мальчуганы вырвались и, вихрем влетев в избу, повисли на любимой бабушке, засыпав ее новостями, вопросами и просьбами. Евдокия расцеловала внучат, положила им варенья в миску, усадила за стол и вышла из горенки навстречу дочери.

– Я Ефима встретила, матушка, к тебе он идти велел. Аль содеялось что неладное? – спросила Дарья у матери.