Книга Всем смертям назло - Вадим Давыдов

— Понимаю. Так он не вернётся?

— Нет. Это невозможно.

— Жаль.

— Вы можете не менее успешно сотрудничать с Гамовым. Он отличный специалист.

— Ну, ладно. Спасибо за подсказку. Ещё что?

— Товарищ Варяг просил передать буквально следующее: ваше отсутствие, товарищ Наставник, становится просто непереносимым.

— Передайте Варягу, что целый ряд задач с наивысшим приоритетом требуют моего присутствия здесь и сейчас. Одной из таких задач является моё личное душевное равновесие и психофизиологическая адекватность. Запомнили?

— Так точно, товарищ Наставник, — от Гурьева не смогло укрыться удивление, прозвучавшее в голосе «гонца».

Я сам буду решать, когда и где требуется моё присутствие. И определять как сроки, так и формат присутствия буду тоже я сам. Надеюсь, Сан Саныч, ты это поймёшь, подумал Гурьев. Тебе придётся научиться понимать меня с полуслова. Или не понимать совсем.

— Пожалуйста, предайте именно это – слово в слово. Это важно.

— Будет исполнено, товарищ Наставник. Не извольте волноваться.

— Хорошо. Теперь вот что. У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы задать товарищу из Коминтерна.

— Задавайте, товарищ Наставник. Никаких возражений с нашей стороны нет и не будет.

— Мне бы не хотелось тратить время на подходы к нему, у вас, вероятно, имеются о нём достоверные сведения.

— Вы получите их немедленно, как только это будет возможно. Способ связи стандартный.

— Спасибо. Может, однако, оказаться, что мои вопросы произведут на него неизгладимое впечатление.

— На ваше усмотрение, товарищ Наставник.

Щедро, подумал Гурьев. Щедро. Покупаешь меня, Варяг?

— Мне бы не хотелось, чтобы у Варяга возникли в связи с этим какие-нибудь сложности.

— Не волнуйтесь, товарищ Наставник. У товарища Варяга не будет никаких неприятностей.

— Хорошо. Тогда мне нужны те самые материалы по коллективизации и подавлению рабочего и профсоюзного движения, с которыми я уже частично ознакомился. Я не хочу отбрасывать людей, которые могут нам серьёзно пригодиться. И побольше фотодокументов, если это возможно.

— Будет сделано, товарищ Наставник.

— Мне кажется, вы как-то излишне налегаете на слово «товарищ», — улыбнулся Гурьев.

— Прошу прощения. Привычка.

— Избавляйтесь, — на этот раз голос Гурьева прозвучал резко, как пощёчина.

— Слушаюсь. Господин Наставник.

— Вот. Это лучше, — он снова улыбнулся и добавил мягко, обезоруживающе: – Не обижайтесь. Слово «товарищ» очень хорошее. Правильное, нужное слово. Но от чрезмерного употребления стирается и выцветает. «Господин» же совершенно нейтрально и ни к чему никого не обязывает. У вас есть какие-то просьбы, личные дела? Если нужны деньги, не стесняйтесь. Я понимаю – с валютой у Варяга не так хорошо обстоят дела, как хотелось бы. А я совершенно свободен в средствах.

— Спасибо, господин Наставник. Не беспокойтесь, я полностью обеспечен всем необходимым.

— Ну, тогда – не смею задерживать. Берегите себя и привет Варягу. От товарища, — Гурьев наклонил голову к левому плечу и улыбнулся.

Мероув Парк. Август 1934 г

Гурьеву давно уже не давала покоя мысль о кольце. Интуиция прямо-таки вопила: найди его! Найди! Сделай хоть что-нибудь! Он поделился своими соображениями с Ладягиным, который сразу же высказал удивительно простую и здравую мысль, — Гурьев даже удивился, отчего она не пришла ему в голову без посторонней помощи:

— А почему бы вам не изготовить парочку копий, Яков Кириллович? Можно было бы, имея их перед глазами, что-нибудь интересное себе вообразить.

— Всё-таки я начинаю хотя и медленно, но верно осознавать разницу между гением и эрудитом, — вздохнул Гурьев. — Набитая сведениями голова – это одно, а способность расположить в нужном порядке знания и умения, пусть даже вовсе и не всеобъемлющие – это нечто совершенно иное. Как я вам завидую, Владимир Иванович, вы бы только знали!

— А мне кажется, ничего особенно сложного в этом нет, — возразил Ладягин. — Я ведь, решая задачу, думая над усовершенствованиями той или иной идеи, мыслю по определённому методу, алгоритму. Нужно просто этот алгоритм чётко определить и расписать по шагам. Вот и получится, что каждый, кто захочет, сможет изобрести что-то, о чём размышляет. Да ведь и у вас всё точно так же происходит. Просто времени как следует подумать об этом не находится.

— Вы думайте, Владимир Иванович, думайте, — согласился Гурьев. — Думайте – а остальное мы вам обеспечим. Средства, производственный потенциал. А изобретения, творчество – это не по моей части. Вот и мысль о возможности выработки теории изобретательства отнюдь для меня неочевидна. А ведь вы, безусловно, правы – возможен и метод, и алгоритм, особенно в том, что касается техники.

— Ну-ну, не скромничайте, — Ладягин посмотрел на Гурьева и хмыкнул. — А признайтесь, одному было бы скучно делать всё на свете?

— Ещё бы, — Гурьев покладисто кивнул.

Ни простые торговцы, ни златокузнецы-скороделы его не интересовали. Не откладывая реализацию ладягинской идеи в долгий ящик, Гурьев обратился к Рэйчел и получил – как всегда – точный совет и не менее точную исчерпывающую характеристику:

— Милрайс. Один из старейших домов, ему никак не меньше полутора столетий. Это на Хаттон Гарденс, совсем рядом с Марбл Арч. Ты легко отыщешь его. Не только ювелир, но и настоящий часовых дел мастер. Конечно же, он немного сумасшедший, но исключительно добрый и порядочный человек. По-моему, он легко нашёл бы общий язык с Владимиром Ивановичем. Мистер Джереми Милрайс – совершенно чудный старик, и тебе он непременно понравится.

— Я могу на тебя сослаться?

— Конечно! Только вряд ли он меня запомнил, — вздохнула Рэйчел.

Не может же он быть настолько сумасшедшим, чтобы не запомнить тебя, Рэйчел, подумал Гурьев. И меня, чёрт возьми, это радует.

* * *

При взгляде на Джереми Милрайса у Гурьева возникли некоторые подозрения – уж больно характерной внешностью обладал ювелир. Когда Гурьев отрекомендовался знакомым графини Дэйнборо, эффект превзошёл его самые смелые ожидания. Старикан подозрительно уставился на него горящими чёрными глазами, воинственно выставил вперёд бородку и грозно осведомился:

— И давно?!

Пришлось Гурьеву пустить в ход всё свое обаяние, навыки вербовки сторонников и искусство владения намёками и недоговоренностями, чтобы убедить ювелира в своих добрых намерениях – и в отношении Рэйчел, и вообще. Это возымело нужное действие, и Милрайс сменил гнев на милость. Правда, выразилось это весьма своеобразно. Оказалось, что ювелир в курсе происходящих событий и, сумев сделать из них собственные далеко идущие выводы, он тут же набросился на Гурьева: