Книга Жена завоевателя - Крис Кеннеди

– Здравый смысл, Язычник, – сказала Гвиневра шепотом, – только одна сторона дела. – И я уверена: мы можем найти другую.

Он вскочил со скамьи, одним движением обогнув стол, и его руки обвились вокруг ее талии. Он заставил ее подняться и отвел волосы от лица. На еще влажных волосах заиграли медные отблески огня; волосы ее упали шелковой завесой на шею и плечи, обрамляя нежное и лишающее разума прекрасное лицо. Их губы оказались в дюйме друг от друга, и Гриффин ощущал каждый ее трепетный вздох.

– Прости меня, Господи, – пробормотал он, и губы их слились в жадном ненасытном поцелуе, требовательном и лишенном нежности.

Он захватил в кулак ее волосы с яростной и жадной страстью и отвел их ото лба, собрав на затылке. Когда Гвиневра откинула голову назад и он ртом поймал ее стон, это чуть не сломило его.

Гвин сознавала только одно: ее жизнь изменилась отныне навсегда.

Его руки сжимали ее в объятиях. Он заставил ее отклониться назад, и язык его вторгся в ее рот, исследуя все его потаенные уголки и выпуская на свободу неизведанные ощущения, о существовании которых она не подозревала, – горячее желание запульсировало в ней.

Он толкнул ее назад, и когда ее ягодицы оказались прижатыми к столу, встал между ее коленями. Мускулы на его бедрах напряглись и заиграли, он поднял ее, оторвал от пола и заставил опуститься на столешницу.

Его тело было стеной из огня и мускулов, и ткань гобелена не могла надолго отдалить ее от него. Его отвердевшая восставшая плоть пульсировала совсем рядом с тем местом в ее теле, откуда распространялось трепетное и жадное желание, волной накатившее на нее.

Никогда прежде она не ощущала жара там, где чувствовала его сейчас, будто вся кровь ее закипела, а плоть между ног запульсировала. Он ласкал ее сквозь ткань гобелена, будто это была ее кожа, соблазняя, обольщая, высвобождая ее желание, начинавшее завладевать ее телом с такой непоколебимой и захватывающей уверенностью, будто оно действовало по собственной воле. В этот момент раздался громкий стук в дверь.

Кто-то неистово молотил кулаками. Он оторвался от ее губ.

– Оставьте нас! – зарычал Гриффин, но дверь широко распахнулась, прежде чем он успел что-нибудь добавить.

– Язычник! – закричал Александр, вбегая в комнату. – Есть новости!

Гриффин стремительно обернулся. Тело его оставалось рядом с телом Рейвен, а рука бессознательно рванулась к отсутствующему мечу.

Александр остановился, будто прирос к полу.

– Есть новости, – повторил он спокойнее и будто нерешительно, стараясь ничего не видеть вокруг.

Гриффин кивнул, но слова его, прозвучавшие едва слышно, таили смертельную угрозу:

– Уйди! Сейчас же!

– Милорд. – Александр склонил голову в поклоне и вышел.

– Мне хочется умереть, – сказала Гвин тихо.

– Нет. Виноват я.

– Ты мне говорил, – настаивала она. – Ты меня предупреждал.

Он потер подбородок и глубоко вздохнул.

– Я же знал, что ты не станешь слушать. Мне надо было уйти.

Ее рука на мгновение коснулась его плеча и тут же опустилась.

– Я знала, что это случится.

Ее лицо вспыхнуло.

– Хочу сказать, не знала, но… прошу прощения… Я буду в дальнейшем хорошей.

Ощутив некоторое облегчение оттого, что теперь они могут говорить, а не сжимать друг друга в объятиях, он скептически посмотрел на нее.

– Это значит, что ты будешь покорной?

В уголках ее губ появилась улыбка.

– Думаю, едва ли, но не теряй надежду, – заметила она сухо.

Он усмехнулся:

– Мистрис, если ты когда-нибудь станешь покорной, пусть Господь смилуется над нашими душами.

– Уж конечно, Господь пощадит язычника.

– Уж конечно, Господь проклянет меня за то, что я собирался совершить.

– Но я не стану тебя проклинать.

Право же, она совершенство, отважная духом, с умными глазами и телом обольстительницы. Но не предназначенная для него. Он повернулся и вышел из комнаты.

Глава 16

Александр ожидал его в узком коридоре. Гриффин ничего не сказал, когда закрыл за собой дверь и направился в зал. Александр старался идти с ним в ногу.

– Ты стоял под дверью?

– Я не стоял. Я был внизу и занимался дел’Ами.

Гриффин бросил на него взгляд искоса, пока они спускались по лестнице.

– Дел’Ами? Звучит серьезно. Я не ожидал этого от тебя, Алекс.

– Мне следовало бы это знать.

– Так чем ты был занят?

– Делал то, что делаем мы все, стараясь изыскать возможность искупления или мести, – ответил Александр, когда они уже входили в зал, где собрались остальные.

Его люди снова сидели узким кругом вокруг жаровни, старясь согреться и уберечься от промозглой сырости, проникавшей снаружи. Буря сотрясала стены. Ветер выл, потом смолкал, мгновенно потеряв силу. На столе бешено металось пламя свечи – вытягивалось вверх и вздымалось к потолку, потом опускалось к фитилю и обнимало его, становясь толстым и широким, будто пыталось согреться собственным теплом.

Гриффин сел на скамью в круг людей, скрытых тенями. Все они молча смотрели на него, и эта молчаливость казалась странной. Гриффин оглядел их, переводя взгляд с одного лица на другое.

– Искупление или месть, – сказал он, обращаясь к Александру. – Почему у меня такое чувство, что сегодня ночью вы ожидаете того и другого от меня?

– Есть новости.

– Какие?

– Жонесс де л’Ами умер.

Он поднял кружку и плеснул в нее эля. Его пальцы, стиснувшие кружку, побелели.

– Когда?

– Две недели назад. Они старались замолчать это.

– Кто это «они»? – спросил он бесстрастно.

Человек, бывший средоточием его молчаливой ненависти в течение последних восемнадцати лет, мертв? Человек, предавший его отца, пренебрегший клятвой, укравший дом Гриффина, разбивший его сердце, мертв? И умер не от его руки?

– Те, кто ему наследует.

– Наследует? Его сын умер много лет назад.

– Но дочь осталась.

Гриффин уставился на пламя.

– Я забыл. Как ее имя?

– Гвиневра.

Он вошел в спальню и смотрел, как она спит. Ее волосы струились по подушке, как темный экзотический шелк. Лицо было наполовину скрыто, а потрясающей красоты тело вытянулось под меховыми одеял’Ами.

Семя де л’Ами. Его отродье.

Господь жесток. Жонесс де л’Ами был опаснейшим из врагов и ближайшим из друзей. Однажды он спас жизнь отцу Гриффина в самом сердце Палестины. Он был тем человеком, которого Гриффин когда-то считал близким к звездам на небесах.