Книга Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

Один из говоривших был штатский, сморщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся кстарости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами наотоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь,порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродныйбрат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он,казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейскийофицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у серединырта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками изкрасивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которымБорис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню,называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самоеприятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он оченьлюбил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двухговорливых собеседников.

— Ну, как же, батюшка, mon tres honorable[почтеннейший] Альфонс Карлыч, — говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чеми состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканнымифранцузскими фразами. — Vous comptez vous faire des rentes sur l`etat, [Вырассчитываете иметь доход с казны, ] с роты доходец получать хотите?

— Нет-с, Петр Николаич, я только желаюпоказать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперьсообразите, Петр Николаич, мое положение…

Берг говорил всегда очень точно, спокойно иучтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойномолчал, пока говорили о чем-нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. Имолчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя вдругих ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, онначинал говорить пространно и с видимым удовольствием.

— Сообразите мое положение, Петр Николаич:будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чинепоручика; а теперь я получаю двести тридцать, — говорил он с радостною,приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно,что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальныхлюдей.

— Кроме того, Петр Николаич, перейдя вгвардию, я на виду, — продолжал Берг, — и вакансии в гвардейской пехоте гораздочаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей.А я откладываю и еще отцу посылаю, — продолжал он, пуская колечко.

— La balance у est… [Баланс установлен…] Немецна обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица, ] —перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.

Граф расхохотался. Другие гости, видя, чтоШиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ниравнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он ужевыиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротногокомандира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко бытьротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг,видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, чтоу других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, былотак мило-степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что онобезоруживал своих слушателей.

— Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии,везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, — сказал Шиншин, трепля его по плечуи спуская ноги с отоманки.

Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним игости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когдасобравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске,а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, чтоони нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь иизредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараютсядогадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника иликушанья, которое еще не поспело.

Пьер приехал перед самым обедом и неловкосидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу.Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя,как бы отыскивая кого-то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он былстеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историюс медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека,недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.

— Вы недавно приехали? — спрашивала у негографиня.

— Oui, madame, [Да, сударыня, ] — отвечал он,оглядываясь.

— Вы не видали моего мужа?

— Non, madame. [Нет, сударыня. ] — Онулыбнулся совсем некстати.

— Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю,очень интересно.

— Очень интересно..

Графиня переглянулась с Анной Михайловной.Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсевк нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей толькоодносложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca aete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Этобыло восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всехсторон. Графиня встала и пошла в залу.

— Марья Дмитриевна? — послышался ее голос иззалы.

— Она самая, — послышался в ответ грубыйженский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.

Все барышни и даже дамы, исключая самыхстарых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своеготучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову,оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукавасвоего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по-русски.

— Имениннице дорогой с детками, — сказала онасвоим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. — Ты что, старыйгреховодник, — обратилась она к графу, целовавшему ее руку, — чай, скучаешь вМоскве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташкиподрастут… — Она указывала на девиц. — Хочешь — не хочешь, надо женихов искать.