Книга Арестант - Андрей Константинов

Впервые в жизни Никита Кудасов пожалел, что пресек покушение на Антибиотика в ноябре девяносто третьего. Ребята повязали киллера-профессионала за несколько минут до выстрела. Вадим Резаков предлагал ему не мешать, дать возможность выстрелить. А профессионал с карабином СКС на дистанции пятьдесят метров промаха не делает… Никита категорически отказался. Сейчас он подумал: а может, прав был тогда Вадим? Если бы ты, подполковник, поступил не по закону, а по совести, двадцать три человека, возможно, были бы сейчас живы…

— А что вы, Виктор Палыч, можете сказать по поводу слухов о вашей причастности к некоторым… э-э-э… криминальным разборкам в нашем городе, которые имели место в последнее время? — спросил телеведущий, глядя на Антибиотика преданными глазами.

— Грустно, — строго ответил Палыч. — Печально, когда сотрудники правоохранительных органов становятся пешками. Становятся слепым орудием в руках нечестных людей. Слава Богу, работники прокуратуры и суда разобрались со сфабрикованным против меня делом. С Божьей помощью я снова на свободе. Дело прекращено… И думаю я, всем воздастся…

Палыч строго посмотрел на ведущего. Тот энергично кивнул: конечно, воздается!

— …всем воздается по заслугам. И коррумпированным сотрудникам милиции, и продажным журналистам.

Палыч снова строго посмотрел на ведущего. Тот снова энергично кивнул: ух, как воздается продажным! Себя он к продажным журналистам не относил.

Никита Никитич вдруг подумал: Обнорский. Андрюха Обнорский. Как же я о нем-то забыл? Ведь это именно его имел в виду Антибиотик, когда угрожал коррумпированным ментам и продажным журналистам. Кудасов быстро набрал номер Андрея. После шестого гудка положил трубку. Похоже, Андрюха еще в Швеции. Если бы вернулся, позвонил бы обязательно.

Никита выключил телевизор. Антибиотик исчез. Вот как здорово, подумал подполковник. Нажал кнопку — и нет человека. Исчез, растворился, пропал… Именно так ОНИ и делают. Только вместо кнопки телевизора нажимают на спуск автомата, пистолета или обреза. Или выдергивают чеку морально устаревшей и снятой с вооружения РГ-42… А у тебя такого права нет. Ты — мент, представитель закона. Того самого закона, который громогласно декларирует презумпцию невиновности. И даже когда ты сам, и все твои коллеги, и судьи, и прокуроры, и любой житель областного городка Санкт-Петербург точно знаете: вот это бандит и убийца… Даже в этом случае требуется сначала собрать доказательства и улики. А Палыч будет убивать. И запугивать. В том числе — с телеэкрана. И тысячи (нет — десятки, сотни тысяч телезрителей!) еще раз убедятся во всемогуществе Палыча: из тюрьмы вырвался, с непокорными разобрался и ментов с экрана телевизора предупредил.

…Да, Андрюхе определенно грозит серьезная опасность, снова подумал Кудасов. Пока он в Швеции — ничего. Навряд ли они рискнут проводить операцию на чужой территории. Но вот когда он вернется… Никита с сомнением посмотрел на телефон. Потом снял трубку и снова набрал номер Обнорского.

— Але, — сказал хриплый и пьяный голос.

— Извините, — буркнул Кудасов. — Я, кажется, не туда…

— Никита! Это ты, Никита?

Значит, вернулся. Значит, еще одной головной болью у подполковника Кудасова больше. С очень высокой степенью вероятности вырисовывается двадцать четвертый труп. Причем в отличие от бандитов, погибших в разборках, речь идет о человеке, близком по духу. Можно сказать, о друге.

— Это ты, Никита?

— Я, Андрюха, я. Как ты, варяжский гость?

— А я, видишь… пью, — нетвердо произнес журналист.

— Вижу, — глухо отозвался подполковник. — Давно пьешь?

— Не… второй день.

— А когда вернулся?

— Вчера, кажется… или сегодня…

— А кто знает, что ты вернулся? — быстро спросил Кудасов.

Он уже прикидывал, где лучше спрятать на какое-то время журналиста, какие следует предпринять первоочередные шаги. У приличного опера всегда есть в запасе варианты.

— А хер его знает, кто знает.

— Хороший ответ, — сказал Кудасов самому себе.

— Никита, — сказал Обнорский, — я слабак и неудачник.

Похоже, с прекрасной шведкой поссорились, довольно правильно поставил диагноз подполковник.

— Нет, — жестко сказал он. — Ты не слабак и не неудачник. Ты нормальный мужик в очень сложных обстоятельствах. В трудных, но не безнадежных, Андрей.

— Ты про Антибиотика? — неожиданно твердым голосом спросил журналист.

— Слушай меня внимательно, Андрей. Во-первых: не пить. Во-вторых: дверь никому не открывать. В третьих: завтра утром приеду, поговорим. Откроешь только мне. Запомни: только мне лично. Если придет кто-либо от моего имени — не открывать. Будильник заведи на шесть. Понял?

— Ну, понял, — нехотя отозвался Обнорский.

— Повтори, пожалуйста.

— Много не пить…

— Не много не пить, а вообще не пить, Андрей. Понял?

— Понял… дверь никому, кроме тебя, не открывать. Будильник на шесть.

Вроде бы ничего, соображает, — подумал Кудасов с облегчением.

— Ладно, — сказал он. — Тогда до завтра. Подполковник страшно устал. Ему казалось: уснет, как только доберется до койки. На самом же деле он около часа пролежал без сна.

Обнорскому снились странные сны. Тревожные, неопределенные… Он был реалист, в экстрасенсов, гадания-предсказания и прочее не верил. Он воспитывался в советское время в нормальной семье. Естественно, он был реалист… с невероятным налетом идеализма и цинизма. Такой интересный сплав могла дать, пожалуй, только советская школа и советский вуз в сочетании с организацией по кликухе ВЛКСМ.

Безвозвратно ушедшая великая эпоха оставила не одно поколение неисправимых идеалистов-циников. Это были умницы и пьяницы, тоскующие по какой-то другой жизни, которой на самом деле нет… Где же они теперь?

Реалист с паспортом несуществующей державы пал и видел странные сны. Разменивал жизнь электронный будильник, заведенный на шесть, а по бесконечной заснеженной стране мчался поезд. Он тянул за собой длинный-длинный шлейф снежной пыли, в которой мелькали слабые тени искалеченных судеб… Эй, скажет мне кто-нибудь наконец, куда мы едем?

— В Нижний Тагил, кореш, в Нижний Тагил. У отравленного алкоголем Андрея щемило сердце. Грохотали колеса черного поезда… Что-то странное происходило с ним после ранения. Он никому об этом не говорил. Понимал: рассказать — ни один нормальный человек не поверит. Или еще хуже — решит, что у Обнорского поехала крыша. Он и сам иногда думал, что после ранения у него не все в порядке. Случались — редко, к счастью, но случались — вдруг какие-то провалы в сознании или же наоборот, просверки — когда у него появлялось предчувствие каких-то событий. Взгляд в будущее, если хотите.

Еще при лечении в ВМА он был обескуражен одним происшествием. В палату, где лежал выздоравливающий Андрей, пришел менять перегоревшую лампочку электрик. Он поставил стремянку, сделал шаг на первую ступеньку… Обнорский прикрыл глаза. После обеда тянуло вздремнуть. Услышал треск и увидел лежащего на полу электрика с окровавленной рукой. Увидел сломанную верхнюю ступеньку стремянки. Накаркал, бля, — зло сказал работяга Обнорскому. Андрей вздрогнул и открыл глаза: электрик поставил вторую ногу на ступеньку совершенно целой стремянки. Придремал, подумал Андрей. Привиделось.