Книга Ментальная карта и национальный миф - Виталий Владимирович Аверьянов

современные его варианты нанизываются на древние: победоносцы и победители вплоть до победителей 1945 года и наших дней «присоединяются» к ряду, восходящему к «былинным богатырям», которые в народном сознании всегда победители;

– борец за справедливость, за идеал. Вероятно, с этим связан принцип – действовать «с открытым забралом». Русские всегда побеждают в объявленной войне и очень часто проигрывают в войне необъявленной, манипулятивной, когда предают, нападают из-за угла (чего нельзя путать с «партизанской войной» – это как раз наш конек, «скифская тактика», тактика Кутузова и т. п.);

– отец-домостроитель и миростроитель (патриарх рода, отец семейства, мудрый старик – руководитель общины, земского дела, атаман артели, «столбовой» мужик-надежа, на котором держится «мир», совесть на «вече», на «совете», на «сходке», государственный человек в советское время – архетип отца сказался и в ряде выдающихся командиров и директоров этой эпохи);

– блаженные-юродивые в русской традиции, «праведники», «странники», «чудики», «иваны-дураки», «младшие сыновья» в фольклоре и др.;

– русский солдат (от русского героя отличается тем, что «в огне не горит, в воде не тонет», выносит все, что ему посылает судьба, и выходит целым-невредимым и победителем, «ванька-встанька»[26]);

– лихой человек (русский разбойник – интересен не во всех своих аспектах, но в часто встречающейся склонности неожиданно являть черты высокой человечности).

Данный список типажей русской ментальной карты, конечно же, не исчерпывающий. Важнее здесь не полнота типов, но представление о том, что типы не существуют строго изолированно, могут совмещаться и перетекать друг в друга.

В данной главе остановимся на наиболее значимых архетипических узлах, в которых выражаются специфические свойства русской ментальности. Эти узлы образуют смысловой каркас национальной картины мира как внутреннего самопознания.

1.1. Любовь к сути, поиск сути (онтологизм)

В отношениях с истиной для русской ментальности важен не способ ее раскрытия, но сама истина в ее бытии. Русский (мужчина в особенности) любит вскрывать неявное измерение вещей, скрытую подоплеку, не любит поверхностных суждений, любит созерцать в глубину (отсюда и идеал «сердечного созерцания» И. Ильина). Любовь к сути обнаруживается не только в мышлении, но и в действии: поиск причины дела, его фундаментальной основы.

Русский человек слова в простоте не скажет. И подмечает все с хитринкой, лукавым прищуром, даже если хранит молчание. Василий Розанов писал: «Посмотришь на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов. Вот чего нельзя с иностранцем».

На уровне традиционных мемов этот архетипичный узел воплощается в таких выражениях, как:

– Переходить сразу к сути дела. – Ухватывать суть. – Брать быка за рога. – Избавлять себя от предисловий. – Зри в корень! (Козьма Прутков) – Истина во что бы то ни стало (Менделеев).

Русские, которые не соответствуют этому архетипу, считаются в народе «глупыми». Не «дураками», а именно «глупыми»: «глупый» значит слабый в онтологии, не цепкий сознанием, поверхностный, который «верхушки сшибает», «мелко плавает, так что жопу видать». Дурак – шире и в отличие от глупца может быть довольно сильным, цепким, пусть и неорганизованным. У дурака может быть и острый глаз, и проникновение в суть, хотя и избирательное. Глупый не задался. А дурак – незадачлив. Глупец даже если пыжится, ничего не получается. Дурак же блаженствует в своем самобытии, но при этом способен к трансформации к высшему (см. 2-ю и 3-ю главы доклада). Безусловно, «Иван-дурак» в русской сказке зачастую оказывается дураком притворным – часто подразумевается, что это человек мудрый, однако надевший личину дурня (социокультурная роль трикстера либо квазитрикстера). В других случаях это не маска, а определенный метод поведения – когда «мудрый» освобождает свое сознание от рациональных помех для интуитивной восприимчивости и вступает в прямые отношения с чудесным миром (волшебная сказка). В таком случае мудрец признает себя «ничего не знающим» – однако по правилам волшебной сказки он действует безукоризненно.

1.2. Все или ничего (максимализм)

В русском человеке есть склонность к сверхзадачам, к первопроходству, к самоотвержению – этот архетипичный узел часто определяют как максимализм, радикализм, стремление абсолютизировать. Библейские слова «всей душой и всем сердцем» подходят более всего русским.

Для русской ментальности характерно неприятие срединности, абсолютизация идеала, стремление к реализации Царствия Божия. Но из максимализма происходит и обратная крайность – в упадочном варианте это и тотальный нигилизм, отрицание всего и вся, и «воинствующий цинизм», а зачастую и такие неприглядные вещи, как вторичность-обезьянничанье, не знающее меры, разгульность, транжирство и т. п. В отсутствие высших идеалов и мотивов, в отсутствие Бога как ориентира духовной жизни русский человек чаще всего стремительно скатывается вниз, утрачивает облик человеческий. Протоирей Димитрий Дудко именно с этим связывал идею «народа-богоносца» – видя в ней не горделивое самоопределение, а констатацию того, что «без Бога мы не можем».

Николай Лосский писал: русский человек хочет действовать «всегда во имя чего-то абсолютного или абсолютизированного»; если же русский усомнится в абсолютном идеале, то он может дойти до крайнего скотоподобия или равнодушия ко всему; он способен прийти «от невероятной законопослушности до самого необузданного безграничного бунта».

Здесь и склонность к парадоксам, соединению противоречий, маятниковому движению между экстремумами. «Нет другой такой страны, – писал французский мыслитель Жозеф Де Местр, – где было бы больше противоположностей. Один скажет, что здесь последняя степень рабства, другой – что полная свобода, и оба будут правы». Крайнее государственничество и покорность властям сочетаются в русской ментальности с крайним анархизмом. Крайнее свободолюбие сочетается с огромным терпением. В итоге и государственность у русских особая, и понимание свободы свое, специфическое. Многие русские мыслители приводят внушительные списки таких внутренних парадоксов национального духа.

Примеры мемов, выражающих данную черту:

– Пан или пропал! – Была не была! – Любить – так королеву! – Невозможное сделать возможным (Ломоносов).

И напротив, для русской ментальности характерна критика усредненности, компромиссности, «теплохладности», застревания в «золотой середине», даже своеобразное презрение к ним, что запечатлелось в других меметических конструкциях:

– Ни то ни се. – Ни рыба ни мясо. – Ни мужик ни баба. – Ни два ни полтора. – Ни Богу свечка, ни черту кочерга!

Особой разновидностью максимализма по-русски являются такие ментальные свойства, как лихость, удаль, способность к героизму. Николай Трубецкой писал, что в «удали» русские очень сильно отличаются от остальных европейцев, в том числе и многих славян, здесь они ближе и понятнее степным и горским народам. За это русских очень уважают и признают лидерами в Евразии. Хотя очевидно, что империя строится не только на лихости, но и на способности к гармонии, всеприятию (см. п. 1.6).

Не случайно именно русский Лев Гумилев подарил миру учение о пассионарности как необузданном, безоглядном, жертвенном начале, делающем человека способным к героизму и подвижничеству. Это начало