Книга Книга чая - Окакура Какудзо

и обладал тремя добродетелями: его называли «первым в поэзии, первым в рисовании и первым в глупости». Он раньше всех заговорил о необходимости концентрироваться на доминантной ноте в художественной композиции. «Секрет портрета, – говорил художник, – лежит в том, что раскрывают глаза изображаемого». Это еще один продукт лаоистской мысли, потому что первая систематическая критика, имевшая отношение к живописи, и первая история с перечислением художников появились в Китае как раз в тот период, заложив таким образом основу для обобщения эстетических воззрений в этой стране, а также в Японии.

Се Хэ в V в. изложил шесть законов китайской живописи, в которых идея изображения Природы находится на третьем месте, в подчиненном положении первым двум. Первый из них гласит – «Одухотворенный ритм живого движения»[57]. Для Се Хэ искусство – это великое состояние Духа Вселенной, перемещающегося в разных направлениях в пределах законов гармонии, что и является Ритмом.

Второй закон имеет отношение к композиции и линии и называется: «Структурный метод пользования кистью»[58]. Согласно ему, дух творчества, сходя в концепцию изображения должен принять на себя оформление органической структуры. Эта великая изобразительная схема формирует скелет произведения; линии занимают место артерий и нервов, а все вместе покрывается кожей красочного слоя. Вот таким образом он обходит вопрос игры света и тени. И это благодаря тому, что в его времена все живописное искусство базировалась на методе, характерном для Азии раннего периода, когда основа покрывалась белой известью, а поверх наносились пигменты из разных камней, которые подчеркивались и отделялись один от другого четкими черными линиями. Как говорит Конфуций: «Вся живопись – это последовательность белого цвета». Мы находим тот же метод, использованный на фресках Аджанты в Индии и в буддистском храме Хорю-дзи в Японии.

И тут возникает видение о величайшей потере – речь идет об утрате живописного стиля древними греками. Они владели своим стилем до того, как школа Аппеллеса вывела на сцену светотень и имитацию Природы. Это видение наполняет нас величайшим сожалением. Мы думаем о «Кассандре» Протогена, об этом мастере сильной линии, которому, как говорят, было под силу изобразить целиком падение Трои в глазах пророчицы, и не можем удержаться от того, чтобы не сказать, что европейское искусство, которое испытало влияние более поздних школ, понесло огромные потери в силе структурной композиции и в выразительности линий, хотя оно много приобрело в создании реалистических картин. Идея линии и линейной композиции всегда были сильной стороной китайского и японского изобразительного искусства, тем не менее художники периода Сун и Асикага добавили сюда красоту тени и света – не забывая, что искусство, но не наука было их целью – а эпоха Тоётоми вывела понятие композиции цвета.

Отношение к каллиграфии, достигшей огромных высот в первые периоды лаоизма, как к чему-то священному, – это поклонение линии, чистоте и простоте. Каждый удар кистью содержит в себе свой собственный принцип жизни и смерти, взаимосвязанный с другими линиями, чтобы образовать красоту иероглифа. Не нужно думать, что превосходство великой китайской или японской живописи заключено только в выразительности или подчеркивании очертаний и контуров – все так, но простые линии обладают своей собственной абстрактной красотой.

Так как до настоящего времени не сохранилось ни одной работы лаоистского периода, нам не остается ничего другого, кроме как высказывать догадки и воссоздавать присущий им стиль по стилям последовавших эпох, которые сохранили их характерные черты. Нам известно, что было предпринято новое ранжирование тем. Любовь этой великой школы к Природе и Свободе привела к появлению пейзажной живописи, и мы видим на подобных картинах изображения диких птиц, перекликающихся между собой в зарослях камыша. Но главное, эта живопись несет в себе мощную идею Дракона – ужасного символа, рожденного из облаков и тумана силой Перемен. А в картинах, изображающих Тигра с Драконом, отражено непрекращающееся противоборство материальных сил с Бесконечностью. Рычание тигра – это его постоянный вызов неизвестности ужаса духа.

Вполне естественно, что лаоистское движение не смогло увлечь широкие массы. Но ни на Лао-Цзы и ни на Чжуан-Цзы, ни на их законных потомков – Любителей Бесед, наслаждавшихся своими учеными дискуссиями, когда, размахивая хвостами яков, прикрепленными к нефритовым ручкам, они спорили об Абстракции и Чистоте – на них на всех нельзя возложить ответственность за этот культ, известный как даосизм, который до сих пор держит в своих руках огромное количество представителей китайской расы и величает «Старого философа» своим отцом-основателем.

Несмотря на целенаправленные усилия конфуцианских мудрецов искоренить монголоидные суеверия, которые пришли с китайцами с территорий, которые они занимали ранее, этого так и не удалось сделать, и неотесанные жители лесов, тянувшихся по берегам Янцзы, стали охранять это примитивное наследие, наслаждаясь историями о демонах, о колдовстве и магии. На самом деле, ожидаемый результат от самого конфуцианства, игнорирующего проблему существования жизни после смерти, но утверждающего, что все высокое в человеке вернется на небеса, а низкое вновь соединится с землей, был ожиданием результата в поисках бессмертия при сохранении телесности.

Даже в литературе поздней Чжоу мы находим частые упоминания о Сиань, или Волшебнике, живущем в горах, который с помощью неких практик и открытия магического эликсира обрел свойство жить вечно, и теперь посвящает свое время тому, что в полдень садится на спины аистов и летит по небу на встречу со своими таинственными собратьями.

Циньские императоры отправляли экспедиции в Восточные моря на поиск снадобья бессмертия[59], и как считается, посланные, страшась вернуться назад с пустыми руками, оседали в Японии, где целые семьи до сих пор утверждают, что ведут происхождение от этих людей.

Императоры династии Хань тоже были склонны заниматься такими поисками и время от времени для поклонения своим богам воздвигали дворцы, которые потом неизменно разрушались в ходе конфуцианских протестов. Их эксперименты в алхимии тем не менее привели к разработке многих соединений и материалов, и мы можем отнести происхождение чудесной фарфоровой глазури к подобным случайным открытиям.

Но окончательное формирование Даосизма как школы произошло благодаря трудам Баопу-Цзы и Ян Си в начале существования Шести Династий. Они восприняли философию Лао-Цзы и ритуалы буддистов вместе с идеей увеличения значимости и официального одобрения повсеместно распространенных понятий. И именно они инициировали жуткие преследования, которые оказали сокрушительное воздействие на буддистов Северного Китая, прежде чем либеральная Танская династия сумела сделать так, что конфуцианцы, буддисты и даосисты смогли жить бок о бок в условиях взаимной терпимости.

Как философия, буддизм был принят лаоистами с распростертыми объятиями, потому что они увидели в нем развитие своей собственной философии. Первыми учителями индийской доктрины в Китае стали по большей части ученики Лао-Цзы и Чжуан-Цзы. А монах Янь Хуэй даже учил по их книгам, считая,