Книга Рубеж веков - Ludvig Normaien

огонь с крыши, командуя при этом другими стрелками. Возразивших не нашлось и солдат получил ещё долю. Вернувшись к костру, слишком уставший, чтобы досматривать делёж, он начал рассматривать доставшиеся ему вещи.

Добычей стали пару халатов, испачканных в крови, простой нож, почти ничем не отличившийся от его засапожного, тонкий и плоский кинжал, с не выделяющейся гардой, кожаные штаны, пара поясов, потёртый конический шлем, горстка мелких акче, общей суммой пять гроссо, одна массивная серебряная монета латинян, которую местные называли куруш. Самой интересной, кроме серебра, оказалась последняя вещь – сарацинская сабля, длиной в те же три фута, ничуть не легче его парамериона, которым он сегодня так и не воспользовался. Именно о такой говорил Гедик, сказав, что называется она килич или клыч. У этой сабли были богато отделанные серебром ножны и выглядела и сабля, и ножны – просто великолепно. К сожалению, нести два вида рубящего оружия он не хотел, а потому от килича решено было избавиться. Кинжал Лемк решил оставить – приспособив за пазухой. Шлем сперва тоже хотел оставить, но взвесив, решил, что защита хорошо, но это ещё всё надо предстоит на себе и обменял на стальную шапочку с опускающимися на плечи кольчужной сеткой, оставляющей открытой лицо, с небольшими металлическими наушами. Защиту на голову решил всё же взять после того, как вспомнил того сарацина, которому так удачно разрубили голову. Также приобрёл заплечный мешок получше, поудобнее, чем его.

Всё остальное он обменял на серебро у товарищей следующий день или продал торговцам, которые следовали за войском. Килич отдал за такой же массивный куруш, который ему попался в добыче, хотя и предполагал, что сабля стоит дороже. Но и за такую цену еле удалось с помощью языкастого Месала.

В ничью долю не шли найденные аркебузы, ружья, порох и пули. Это сразу забирали комиты, отвечающие за снабжение. Высшие офицеры брали выкуп с богатых горожан, с которой часть они передали войску, в том числе и с городской казны. Потому всем в дальнейшем объявили, что за успешный штурм им дополнительно выплатят десять венецианских гроссо. Солдаты радовались победе, предвкушали, сколько будет добычи в богатом Родосто, который они конечно же легко возьмут. Грустили, вспоминая тех, кому не повезло сегодня и ещё из-за того, что нельзя выпить. Вещи погибших в полулохах по жребию разобрали внутри отрядов. У них погиб один, но из его вещей Лемку ничего уже не досталось.

Ночью, слушая звуки пирушки со стороны где расположился командующий и турмархи, он долго ворочался, пытаясь уснуть. Устал как при работе в порту, но сон не шёл. Когда он слышал особенно сильные крики, долетавшие до их костра, приходили мысли – а вот Ле Менгр когда-то тоже так себя чувствовал после боя? Или как? Был ли он счастлив, что убил в бою кого-то, или ему было безразлично? Пировал ли в своём шатре или проводил время в молитвах? Спокойно ли он спал, или так же ворочался, вспоминая все события дня? Так ни к чему и не придя в своих размышлениях, он уснул, подумав о том, что война оказалась чуть более грязным делом, чем он думал.

А на утро пришла новость – тот Анджело, который Кальколо, с которым они когда-то столкнулись в казарме, стал кентархом! Слава Богу, что не у них в кентархии. И не в их турме. Он подмял под себя несколько более мелких групп и по факту, когда кентарха ранили, он остался самым авторитетным человеком в своём подразделении. К тому же и раньше прежнего командира всюду видели в сопровождении Анджело, которого он и оставил на этой должности «до излечения». Все те, кто тогда дрался против него и его бандитов, старались держаться вместе и впредь, не давая друг друга в обиду. Но знать о том, что теперь им может в случае, если рядом не будет их командира, старый враг – было неприятно.

Глава 9

После взятия Кенофруриума войско двинулось к Родосто, оставив в городе сильный гарнизон, который должен был контролировать, как жители ремонтируют стены, на случай подхода вражеских сил, а также исследовать верховья реки Еркене (Ригина) на наличие вражеских сил. Выше по течению стояло множество сарацинских городов, в которых уже наверняка активно собирались войска.

До следующей цели перехода было два дневных перехода. И две дороги – западная, блуждающая между холмами, и южная, которая доходила до моря, а оттуда к поворачивающая резко на запад, к нужному городу. Двинулись на юг, опасаясь того, что в холмах могут устроить засаду сарацины, как объясняли командиры, а также южная дорога была в лучшем состоянии – более наезженная.

Казалось бы, два дня, совсем немного времени, но за это время произошло несколько событий, которые довольно сильно повлияли на дальнейшую судьбу Теодора. Начать можно с того, что появившиеся вновь откуда-то Михаил и Юхим, воняя перегаром, отозвали Теодора в сторону и вручили примерно восьмифунтовый свёрток, со словами – «Специально для тебя старались», уйдя, позванивая увеличившимися кошелями. Свёрток, представлявший собой перемотанную бечёвкой мешковину, оказалась книга. Внутри, на первой странице было просто выведено на старом Μαυρικίου στρτηγικόν. Это даже не староимперский, который Лемк понимал относительно нормально. Так уже давно не писал. Поломав голову, он так и не припомнил ни в рассказах монахов, что их учили, ни в тех книгах, которые он явно или тайком успел прочитать, кто такой «Маврикий». Но слово «стратег» ему понравилось. Эта первая страница отличалась от остальных, она явно была вклеена позже. Несколько страниц было вырезано, а далее рукописно на бумаге было выведено:

«…Поскольку мы писали, побуждаемые одной только заботой о государстве… испытывали необходимость в том, чтобы наше начинание направляло…»

Так как уже все собирались выступать, то он быстро пролистал, пытаясь определить, насколько ценную для него находку принесли ему друзья.

«…Успех, достигнутый в сражении, должен быть закреплен энергичным преследованием разбитого противника: надо теснить врага до тех пор, пока он не будет совершенно уничтожен…»

«…фигомахию, полезную в борьбе против более сильных врагов, и многих из них истреблял этим способом. Подобная западня для врагов может быть организована…»

Увлёкшись, он так вчитался в текст, в те мысли, приёмы, которые ему сейчас рассказывал его древний соотечественник со страниц этого фолианта, что не заметил, как подошедший гемилохит, в сопровождении ставшего его толмачом-переводчиком и слугой солдата Луки. Глёкнер хорошо зазубрил на ромейском команды, но вот более длинную речь