Книга Акциденция - Алексей Климин

Но вот маленькая колоколенка, прилепившаяся к основному строению с южной стороны, тоже до сих пор стоит пока целая. И даже кто-то отрыл и выложил камнем подступ к ее двери. Значит, по-прежнему народ ходит к колодцу и водичку из него пользует… неистребима вера его в дремучие верования. Ну, ничего, вот фашиста победим, а там и за народное самосознание возьмемся! А пока-то — да-а, война…

Я направился дальше по дорожке, попутно рассуждая уже на эту тему. В смысле, о живучести в умах людей всех этих стародавних устоев. И война ли тому виной, я не знал… но видел там многое…

И как полковник, член партии года так с двадцатого, зрелый, умудренный опытом человек, да и командир отличный, как-то перед боем, где по всем показателям численное превосходство противника, как в живой силе, так и в технике, было не меньшим, чем раза в три, читал Отче Наш и просил о помощи. Да, он думал, что его никто не слышит… да и я тогда, посчитал нужным приостановится у брезентовой завесы блиндажа. Но ведь, было…

А уж сколько человек, тоже правильных коммунистов, как я знал о них, выбираясь из окопа, чтоб идти в атаку, осеняли себя крестным знамением — и не счесть таких случаев. Которые замечались, почти не фиксировались, а потом и вылетали из головы тут же… а теперь вот и вспомнились.

Про госпиталя и не говорю. Там, бывало, и крест нательный просили медсестричек из церквы ближайшей принести.

Додумать до логического завершения эту мысль, война так на людском сознание сказывается или просто времени мало прошло и новая — прогрессивная идеология, еще во всех умах прижиться не успела, мне не удалось, потому, что к этому моменту я подошел уже к Вознесенской церкви.

Двухэтажное здание с мелкими окнами, забранными решеткой, и, в общем-то, не очень высокой купольной надстройкой, возвышалось теперь надо мной своей колокольней, что и обозначала вход. Придержав опять руку и подумав с досадой, насколько ж крепко вбила в меня бабка эти условности, я поднялся по ступеням и вошел в распахнутую дверь.

Полумрак от малых, да и затененных мощными кронами вековых деревьев, окон. Несколько мелких ярких пятен от горящих тонких свечей перед образами. И старые росписи на стенах, кажется еще более потемневшие со времен моего детства. Хотя, возможно, я тогда на них просто другими глазами смотрел…

Возле одного из высоких напольных подсвечников крутится бабка, натирая его. А так, пустота и тишина.

— Чёй-то хотел?! — зло бросила она, обернувшись на гулкий звук моих шагов.

Вот почему они всегда в церквях такие злобные, эти старушки? С виду божьи одуванчики, а так-то и собак сторожевых не надобно…

— Мне бы Семена Ивановича найти…

— Батюшка занят! — отрезала бабка, — Не до ваших мирских дел ему, чей один за всех нонче молится! Иди отседова своей дорогой, не отвлекай святого человека попусту!

Вот как с ней разговаривать? Вроде и человек пожилой, а уважительной речи к ней не складывается.

— Где я могу найти Семена Ивановича? Я из милиции, мне вопросы ему задать надо, по поводу убийства кладбищенского сторожа.

— Дык убили Мефодича давно, уж девятый день прошел, да и к батюшке уже приходили, что опять-то надоть?

Вот же въедливая старуха!

Уж и не знаю, чем бы у нас в результате завершился этот разговор, при ее-то такой позиции, но тут за моей спиной раздались скорые шаркающие шаги и рядом с нами оказался сам отец Симеон, которого я и искал. Точно он — сухонький, с жидкой клочковатой бороденкой… и теперь едва мне достающий до плеча.

— Что ж ты Пелагея так на молодого человека накинулась! Служба у него такая, вопросы не по одному разу задавать, — пожурил он бабку, а потом уже мне: — Как обращаться к вам, товарищ милиционер? Старой закалки я человек, не люблю обезличенных обращений, так что уж вы пожалуйте по имени отчеству…

«— Ох, отец Симеон, отец Симеон, а ты и правда все такой же, кажется и не постарел даже… хотя, куда уж больше…», — подумалось мне при взгляде на местного батюшку, но на вопрос ответил, как и просили. Все ж обращение его, в отличие от бабкиного, было уважительным и даже, я бы сказал, доброжелательным.

— Можете меня Николаем Алексеечем звать.

— Вы не из Линчевых будете?

— Из них. Только по матери, — усмехнулся я в ответ. Вот ведь, дедку чуть не под сотню наверное, а умом до сих пор светел, да и памятью, как видно, тоже.

— Дык оно и видно, породу-то. Заметная она у вас больно, — кивнул мне отче, — Ну, так по какому вы делу ко мне? Я так понял по нашему сторожу убиенному? Царствия Небесного рабу божьему Ипату… — и перекрестился.

— Да, по нему. Знаю, мой предшественник вас опрашивал уже, но…

— Да-да, — закивал головой батюшка, — и его тоже сгубили нечестивцы! Прости Господи за слово подлое в Доме Твоем… — и опять крест, да еще тройной, на себя положил, — пойдемте Николай Ляксеич, негоже здесь такие речи вести, — и, подхватив меня под локоть, повел к выходу.

— Вот же, все ходють, ходють, донимають… нехристи иродовы, — послышалось шипящее бухтение бабки Пелагеи нам в спину.

Но сама за нами поспешила. А тут и другая старушка показалась, которую я за колонной и не заметил. И стоило батюшке у порога развернуться, чтоб земной поклон на выходе положить, как обе склонились перед ним, прося благословения. Семен Иванович незнакомую мне старушку сиим без слов и наделил, а вот склочной Пелагее выговорил:

— Язык у тебя больно остер, вот я урок-то на тебя наложу, — буркнул он, — еще раз услышу, как ты на людей цепной собакою-то кидаешься! — но бабку благословил, видно сейчас недосуг ему было тот урок для нее изыскивать.

Потом сам тройной поклон положил и, наконец-то, вышел за мной на улицу.

А возле крыльца уже дожидалась бричка — было похоже на то, что батюшка куда-то ехать собрался. Знать повезло мне, что успел его перехватить.

Повозка та была стара, лошаденка, запряженная в нее, не моложе, а возницей на облучке сидел парнишка не старше пятнадцати лет. Вид он имел понурый, а на меня и вовсе посмотрел как-то затравленно.

— Вот, собираюсь в Архангельскую церковь, — сказал мне как раз подошедший Семен Иванович, — там новопредставившуюся должны привезти, отпевать еду. Так что может со мной? Вы же все равно захотите на место убиения глянуть? А заодно и поговорим по дороге?

— Да, наверное, так даже удобнее будет, — согласился я с батюшкой.

Пацан на козлах тяжело вздохнул и обреченно сгорбился.

Я помог взобраться на высокую бричку отцу Симеону, залез сам, и мы тронулись с территории Вознесенского храма.

— С парнем-то что? — спросил я, понизив голос и мотнув головой на нашего возницу, — Близкий родственник той покойницы?

— Да не-е, — так же тихо ответил мне отче, — Захарка внук Прасковьи, что в храме помогает. Она-то женщина тихая, не то, что Пелагея — слова плохого никому не скажет. Вот она его сюда и пристроила. А он бабке и отказать не может — одни они остались. Родители где-то под немцем на Белоруси оказались. Его-то самого мать в тот год, когда война началась, только-только сюда на лето привезла. Сама, понятно, уехала, а он так и остался здесь. Что с родителями сейчас — неизвестно. Да и с семьей второго Прасковьиного сына, тоже. Так что, они вдвоем сейчас живут. Только вот не нравится ему при храме быть — он же пионэр, — батюшка хмыкнул, — Ко мне уж их учителка приходила, тоже женщина идейная, не тутошняя — из большого городу. Стыдила вот, что парня тут держу. А я так и не держу… вот он и мечется — и бабушку обидеть не хочет, и в школе у него проблемы из-за этого. В комсомол, сказали, не возьмут…