Книга Акциденция - Алексей Климин

И так же известно, что на этих землях, знаменитых дремучими лесами, в старые времена издревле располагались четыре монастыря — два мужских и два женских. А в самом начале XVIII века, когда еще Петр был в самой силе, они все были упразднены по своей тогда уже малочисленности.

И вот, когда в середине того же века на месте сгоревшего деревянного храма начали строительство каменного — того же имени, и был найден нетленный гроб с такими же нетленными останками инокини Анастасии, которая по каким-то там старым монастырским записям была известна своей праведностью и прилежным трудом на пользу страждущим.

Так что, едва успели достроить Вознесенскую церковь, как старостой слободы и советом почетных ее жителей, считай, самых зажиточных купцов, было решено возвести и именную церковку над захоронением этой самой инокини. Над самим гробом был установлен алтарь, а с южной стороны храма и помещение в виде часовни с колодцем, вода в котором считалась животворящей. И куда благочестивые бережковцы могли придти не только помолиться, но и набрать той водицы, что, как считалось, помогала от всех болезней.

Все эти сказки я, человек вполне современный, да к тому же партийный и в недавнем прошлом командир Красной Армии, знаю и помню только потому, что когда-то, еще в детстве, именно церковь этой якобы святой, неимоверно поразила мое, тогда весьма бурное воображение. Много ли мальчишке, лет пяти-шести от роду, было нужно, чтоб в память врезался весь этот бред?

Вечно затененная, отгороженная от обычной жизни территория, низенькая часовенка, вход в которую давно врос в землю и взрослому человеку нужно пригибаться, чтоб попасть в нее. А внутри мрачноватая полость, где в свете немногочисленных свечей, со стены на тебя смотрит женский лик, обрамленный, сливающимся с общей темнотой, черным платом иноческой одежды. И бабушкин тихий говор, рассказывающей те сказки о якобы творившей чудеса, давно почившей монахине. Да, еще и брат рядом, строящий тебе из под бабкиной руки «страшные» глаза. Тот самый брат, что на два года всего старше, но по тому возрасту, эта разница делает его в твоем восприятии авторитетом непререкаемым.

А Пашка, он такой, любил по малолетству меня вот так разыгрывать…

Это уж потом, когда родители перебрались в Ниженный, а я пошел в школу, мое мировоззрение стало отходить от всех этих наносных стародревних бредней. Типа веры в несуществующего бога, чудес, творимых самыми простыми людьми, которых тот бог потом и награждал, а в народе еще веками чтили, как чудотворцев, да и всей этой таинственности, связанной с поклонением несуществующим идеалам.

С тех пор, все в моей жизни стало вполне реальным — в духе осознанного атеизма, как и положено, сначала пионеру, а потом и комсомольцу.

Но вот тот малолетний пацан, что жался к бабушке под пронизывающим взором нарисованной женщины, что подставлял под полную воды пригоршню свою мордашку, а потом и пил взахлеб ту воду, где-то на задворках памяти иногда поднимал голову. И я опять ощущал тот близкий полог таинственности, который вот только надо чуть приподнять и там тебя ожидает самое настоящее чудо, а в ушах начинал звучать бабушкин тихий голос, приговаривающий:

— Пей, пей милой, здоровеньким будешь.

Впрочем, эти воспоминания нисколько не мешали моему взрослому восприятию жизни. Поскольку четко понималось, что все это сродни чисто детской вере в старика Мороза, которого звали к застолью на Васильев день и Крещенье, чтоб задобрить блинами с киселем и попросить, чтоб не обижал деток, а по лету не губил урожай. Да и воспоминания те, скорее всего, жили во мне только потому, что они были одними из последних о бабушке, именно такой, какой она и была по жизни — деловитой, довольно властной и не терпящей возражений, но в то же время, заботливой и временами даже ласковой к нам, ее внукам.

Вскоре, стоило нам уехать в Ниженный, как с ней случился удар и она слегла. Да, пролежала долго, почти три года, но, больше уже так и не поднялась. А потому, память и подбрасывала многое из тех лет, но так же имелась четкая грань — до и после, которая даже в детской голове оставила свой яркий след.

Ограда приближалась. Солнце уже припекало основательно, но пока оставалось у меня за спиной, а потому вода внизу почти не бликовала и глазам не мешала видеть вокруг. Из-за чего стало заметно, что стена хорошо обветшала — кое-где штукатурка с нее обвалилась, открыв кирпичную кладку, в некоторых местах видимо нанесло земли, и там сейчас торчали пучки пожелтевшей травы, и даже поросль вроде проглядывала. А угловой столб и вовсе покосился, грозясь завалиться совсем.

Хотя последнее, это, похоже, не от плохого присмотра, это уже река постаралась, размывая в половодье высокий береговой обрыв. А ведь, как говорят, еще в конце прошлого века здесь проходили народные праздничные гуляния, и значит, площадь над тем берегом была значительно больше. Да и та улица, над которой мы с Алиной сидели, насколько знаю, тогда же значилась длиннее дворов на пять. Сильно Волга погуляла в последние десятилетия.

Да что говорить, и за последние несколько лет, что меня здесь не было, и то заметно, как «отъело» береговую кромку.

Ворота были открыты, да собственно, я на это и надеялся — чей белый день на дворе. Хотя… вероятность того, что по нынешним временам, когда церковь посещает мало народа, отец Симеон мог не открыть ее вовсе, была велика. И как я об этом не подумал, когда выбирал дорогу? Ведь окажись ворота закрытыми, пришлось бы мне, мало того, что идти в обратный путь, но еще проделать и тот — по улице, от которого я отказался — до центральных ворот Вознесенского храма.

Хотя, я тут, считай, и не был с детских времен, а тогда нас бабушка именно здесь и водила, вот и понесло меня по привычке вдоль берега…

Но закрытых ворот не случилось, вот и хорошо. И я ступил под сень деревьев.

Эта территория теперь напоминала скорее дремучий лес и только выстланная камнем дорожка напоминала, что это не так. Когда-то тут было кладбище. Нет, не то, что в памяти людской даже, а по старым монастырским документам числящееся. Потому и огородили здесь, и причислили к территории Вознесенского храма, потому как негоже такие места под другое пользование отдавать.

Но по факту это был скорее парк, когда-то ухоженный, а теперь вот — запущенный. А о старом напоминал только высокий, грубо вытесанный из серого камня крест, поставленный здесь всем упокоенным сразу и уже значительно позже, при возведении нового храма. И возле него служили поминальную службу в родительские дни… по крайней мере раньше, теперь уж и не знаю, как у них тут с этим дело обстоит. Да и креста того в кущерях я не заметил…

А Анастасиевская церковка стоит. И даже дверь в нее открыта.

Всколыхнувшиеся несколькими минутами ранее воспоминания заставили меня приостановиться, а рука сама потянулась на крестное знамение. Я одернул себя, но вот фуражку снял, все ж этот жест уже не к поклонению относится, а имеет отношение к уважению тех людям, что жили на этой земле, а теперь лежат в ней. Уважению к памяти предков…

А небольшой храм тоже нынче выглядел захиревшим и неприбранным. Стены одноэтажного здания, так же, как и ограда, местами зияли дырами обвалившейся штукатурки, в которые проглядывал темный старый кирпич, стекла маленьких окон были мутны, и даже не поблескивали сквозь филигранной ковки решетку, а на откосе крыши пучками торчала трава. Печальное зрелище…