Книга Розы для киллера - Наталья Александрова

— Теперь решим вопрос с одеждой.

После бесплодных поисков, причитаний и торгов Лизаветаразрешила мне надеть ее черные брюки и трикотажную блузку, потому что блузка несходилась ей в груди, а брюки хоть и налезали, но так сильно растягивались, чтовид в них у Лизки был совершенно неприличный. Я же, когда надела к брюкам еечерный пиджак, смотрелась совсем неплохо. Самое интересное, что я сама непонимала, зачем побираюсь. Есть же у меня вполне приличный костюм, я хожу в немна работу, и еще кое-какие вещи. Но все они мне порядком надоели. Внезапно яосознала, что мне вообще все надоело, надоела вся моя бестолковая жизнь —бесконечное сидение за компьютером, беготня по магазинам, даже плач внука застенкой и то надоел.

Лизка с завистью рассматривала мою талию.

— Грудь-то уйдет, когда кормить бросишь, а вот еслибудешь сидеть на диване как квашня, то так и останешься пышкой, —предупредила я.

Лизавета расстроилась, она и не подозревала, что такаятолстая. Я еще раз перебрала шмотки и пригорюнилась. А вдруг Владимир пригласитменя на какую-нибудь презентацию? У меня же нет приличного прикида!

— Хороша я, хороша-а, — затянула я нарочновизгливым голосом.

— Плохо лишь оде-ета! — подтянула Лизавета так жепротивно.

На пороге появился Валерик с ребенком на руках и вытаращилглаза, глядя, как мы с Лизаветой, обнявшись, грянули хором:

— Никто замуж не берет собственно за э-это!

— Мам, а ты с кем идешь-то? — вспомниладочь. — Неужели с тем лохматым?

— На своего-то посмотри, — притворно рассердиласья.

— Да ладно, встречайся с кем хочешь, мы тебе незапрещаем.

— Ну спасибо, дорогие детки.

***

Надо отдать должное Владимиру Ивановичу, он пробовалпричесаться. Но волос было слишком много, расческе с ними не справиться. Яхотела было спросить, почему он не подстрижется, но вовремя прикусила язык — неуспели познакомиться, а я уже делаю ему замечание по поводу внешнего вида.

Мы вошли в галерею, Владимира пустили как старого знакомого.Народа там было мало — два парня что-то перетаскивали и перевешивали, пожилаяженщина в рабочем халате протирала стекла.

— Здравствуйте, Вера Сергеевна! — окликнул ееВладимир.

— Володенька, милый! — обрадовалась она. —Как там Нина?

— Все нормально, я вчера днем был, в конце неделиобещали выписать.

Он познакомил нас, представив меня как добрую женщину,которая взяла к себе на время такса Ромуальда. Мы пошли было к тому месту, гдевисели работы Пятакова, там должно было быть три штуки, но я остановилась:

— Володя, можно я сама их найду?

Он удивился:

— Сегодня все перевешивают, подписей под картинами нет.

— Все же я попробую.

Я пошла вдоль картин одна, сама себе удивляясь. Зачем я емутакое предложила? Теперь опозорюсь, ведь я совершенно не разбираюсь в живописи.Самое ужасное, что я абсолютно себе не представляла, в какой манере он пишет.Может, у него женщины с глазами на лбу или по всему холсту разноцветныегеометрические фигуры?

Лучше бы фигуры, тогда можно было бы говорить об удачномсочетании цветов, а вот если циклопистые тетки или синие покойники… Хотя, яслышала, такое сейчас не в моде, иностранцы не покупают.

Я медленно дрейфовала, рассеянно переводя взгляд с однойкартины на другую, как вдруг среди городских пейзажей мое внимание привлек одиннатюрморт. На теплом желто-коричневом фоне была изображена половинаярко-оранжевой тыквы, даже не половина, а одна треть. Рядом лежали два бордовыхпомидора, старая деревянная солонка и большой столовый нож. Все это, очевидно,находилось на столе, потому что был виден кусок поверхности, покрытый выцветшейклеенкой. Я встала как вкопанная. Натюрморт здорово отличался от всего, чтобыло в галерее. Все на нем было таким обыденным и вместе с тем интересным. Ихоть фон был коричневым, но картина совсем не казалась мрачной. Я вспомнила,что уже видела эту картину или похожую на нее. Та выставка, «13». Я закрылаглаза, постояла немножко, представила, как я иду тогда, пять лет назад, по залув ДК имени Орджоникидзе, где проводилась выставка, вот там висит этот натюрморт— подпись — Пятаков! Ура, все точно!

Я поманила Владимира и указала ему на картину.

— Точно, это моя. И теперь еще пейзажи. А я пока схожув администрацию.

Я осталась в затруднении. С пейзажами будет сложнее. Может,спросить у той женщины, Веры Сергеевны? Но нет, надо вести честную игру.

Я вдруг остановилась, как будто в толпе на улице встретиластарого знакомого. Маленький городской дворик, конец лета," стена без окон— брандмауэр, около стены — чудом пробившееся небольшое деревце с пыльнойпожухлой листвой, и во всем была такая же теплота и мягкая печаль, как внатюрморте с тыквой. Я сразу поняла — это писал один и тот же человек.

Но дальше дело пошло хуже, потому что я никак не могла найтиеще один пейзаж. Вернулся Владимир, очень довольный. Когда я подвела его кпейзажу, он посмотрел на меня с каким-то странным выражением.

— Что — не тот? — спросила я с непонятно отчегозабившимся сердцем.

— Тот, — медленно сказал он, — в том-то идело, что тот.

— А вот второго никак не определю.

— Правильно, его вчера продали. Но деньги толькопослезавтра дадут, Аделаида такая жадина, всегда тянет до последнего. — Ониспуганно оглянулся.

Мы побродили еще немного по галерее, он показал мне работысвоих знакомых, потом мы попрощались с Верой Сергеевной и ушли. В общем,получился очень милый культурный вечер. Дома, лежа в постели, я раздумывала:ухаживает за мной Владимир Иванович или просто выражает благодарность за то,что взяла на время Ромуальда?

А может, он тщеславен, как все люди творческих профессий, иему захотелось похвастаться своими картинами? Не придя ни к какому выводу, язаснула. Сон мой был крепок, от плача внука я не проснулась. И снились мнепейзажи, портреты и натюрморты.

Он позвонил на неделе, позвонил сам, сказал, что получил запейзаж кучу денег, на самом деле не очень много, но на некоторое время можнопоправить дела и даже пригласить меня куда-нибудь посидеть. От ресторана яотказалась, потому что не была в ресторане сто лет и понятия не имела, кудасейчас ходят и какая там сейчас публика. В следующий понедельник выписываютВолодину тещу, в среду Аделаида пригласила его на инсталляцию, нельзя не пойти,потому что Аделаида рассердится, а Аделаида — это такая женщина, что… в общем,об этом он уже говорил. Володя очень извинялся, что не может взять меня наинсталляцию, все дело опять-таки было в Аделаиде, я поняла из его недомолвок,что Аделаида почему-то положила на него глаз. Для каких целей он был ей нужен,пока неизвестно; очевидно, Аделаида задумала очередную интригу, и ей могло непонравиться, что рядом с Володей мелькает посторонняя женщина. Всего этого мненикто не говорил, я сама догадалась, уж очень он извинялся насчет инсталляции.