Книга Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады - Валерия Ободзинская

Вечерело, Елена Пиковская стала разносить бутерброды с колбасой и горячий чай по автобусу. Порядком проголодавшийся Валера радостно набросился на сухомятку, подумав, что давно колбаса не казалась настолько вкусной. Быстро умяв оба бутерброда, он позвал певицу и скромно спросил добавки. Внезапно заметил, как дрожат ее руки, как плохо сгибаются пальцы, с трудом разворачивая газету, в которую завернуты бутерброды.

Дожевывая бутерброд и запивая его сладким остывшим чаем, он почувствовал тепло. Стало хорошо и совестно. Сидя в нагретой пихоре, сильнее ощутил, как холодно Лене в ее весеннем пальтишке. Та растирала руки и дышала в них. Только улыбка казалась теплой:

– Оголодал, что ли?

Как барин перед прислугой, подумалось Валере. Вспомнились сказки Марии Николаевны о добром барине, сбросившем с себя соболью шубу, чтоб укутать ребенка, и сидеть перед Леной стало не по себе. Он торопливо вскочил, стянул пихору, оставшись в одном свитере, и накинул Лене на плечи.

– Валера, а как же ты? – ужаснулась она. – Твой голос!

– И что теперь? Вы тоже поете, – нарочито бодро сказал он, но уже чувствовал, как по телу пошла дрожь.

Певица от холода даже двигалась скованно и неловко, потому не смогла отказаться от пихоры:

– Ты хоть сядь между нами, – показала Лена место между собой и мужем, – прижмемся друг к другу, как овечки, теплее станет. – Он уже хотел согласиться, как вдруг автобус резко качнуло. Валеру бросило на сиденье, заставив вцепиться в перила.

– Ну и дорога! – тревожились ребята.

Вспомнились страшные байки о Витиме, что рассказывали золотоискатели. Теперь мысль провалиться в пустоты реки уже не казалась смешной и сомнительной. Начало темнеть, водитель зажег в автобусе тусклую лампочку. Невыносимо похолодало.

– Слушай, а что он при открытой двери едет? – настороженно спросила Лена мужа.

Тот промолчал. Успокоить Пиковскую решил Валера:

– Не волнуйтесь, если что… помирать вместе будем и с музыкой.

Валера встал и, держась за спинки сидений, потому что по-прежнему немилосердно потряхивало, пошел к водителю.

Раздался треск, и автобус, накренившись, остановился. Закричала Лена, возмущенно заворчали мужчины, а водитель велел высаживаться. Автобус мог провалиться глубже, что опасно. Спешно вынесли аппаратуру, вещи и встали на морозе, глядя в ночь. До Бодайбо еще несколько километров.

– Значит так, – громко скомандовал Рафик, – я беру коллектив и иду за подмогой в город. Кому-то придется охранять оборудование.

Кем-то оказались Ободзинский, Пиковский и водитель автобуса. Коллектив быстро растворился в ночи. Стало страшно. Но через пару минут Валера услышал, как затянули песню, больше похожую на стон или крик. Видимо, ребятам так было легче идти. Потом голоса стихли, и щекочущее ощущение потерянности навалилось вновь.

Водитель завел мотор, свет от фар и из салона осветил небольшой участок. Пихору Валера оставил Лене и теперь чувствовал, что замерзает. Они спешно вытащили из автобуса несколько сидений, распаковали чемоданы и стали надевать на себя все вещи подряд, превращаясь в закутанных колобков, тесно жмущихся друг к другу.

Когда за ними придут? И придут ли? Что делать, пока никого нет?

В темноте разыгралось воображение. Валера вдруг представил золотоискателя, замерзшего в своем «москвиче»-внедорожнике. Ощерившееся мертвое лицо взглянуло из темноты, намекая, что и Валера может умереть. Прежде он рисковал жизнью, чаще от бездумности или ради бравады. По-настоящему не веря в то, что с ним может случиться нечто плохое. Нет, только не с ним!

Сейчас впервые так явно почудилась смерть. Она может прийти к любому человеку и в любое время. Что-то сжалось от ужаса и заметалось внутри его, завопило о неготовности. А как же золото, которое он так и не нашел, слава, Москва? Поднялась со дна злость на несправедливость этого, ропот.

Однако холод и темнота, навалившись вместе, быстро смирили его. Мысли стали менять направление, мечты о славе показались не просто несбыточными, но пустыми. Подумалось о Домне. Когда говорил ей, что письма получать не сможет в гастролях, та просила: «Так сам пиши! Сядь вечерком, набросай хоть пару строчек!» Если выберется, обязательно всем напишет подробно, обстоятельно. Купит подарков. Маме, отцу, Марии Николаевне, Домне. Да. Лучше думать о том, что он сделает, когда выберется. Однако и этой мысли не хватило надолго, чтобы взбодриться. Страх делал апатичным, беспомощным.

Голос Пиковского вытряхнул из этого состояния, напомнив, что Валера не один. Даже если умрут, то вместе.

– Многослойность в одежде мы сделали, – обстоятельно проговаривал тот очевидное, – семь одежек, да? Давайте в обувь что-нибудь положим?

Водитель сбегал в автобус, принес газет. Скомкав, их напихали в сапоги и под куртки. Валера достал бутылку, но Пиковский остановил:

– Слишком холодно. Будет казаться, что греешься, а на самом деле тело станет отдавать тепло быстрее. Мы не знаем, сколько еще пробудем.

Ждать пришлось недолго. Вернее, им казалось, что провели на морозе всю ночь. Только часы говорили: прошло полтора часа. Сибиряки знали, что такое смерть от холода, а потому помощь подоспела стремительно.

Гастролеров увозили в клуб, а водитель остался с бодайбинцами доставать автобус. Валера с Пиковским приобняли его, всунув в руки так и не открытую бутылку коньяка. И на прощание похлопали по спине:

– Ты береги себя, Алексей!

Странно, но незнакомый водитель, с которым почти и словом не перебросился, стал близким, словно брат. В голову полезли непривычные мысли: как-нибудь встретиться снова, вспомнить эту ночь, посмеяться. Спросить, о чем они думали в этой темноте и холоде. Поговорить. И все же бесшабашность и облегчение от скорого спасения быстро отогнали странные желания прочь. Словно и не было их.

Клуб, в который привезли, тоже оказался нетопленым и замерзшим. Но после пережитого Валера лишь усмехнулся. Холодный неуютный номер, полный застоявшихся запахов? Пффф! Подумаешь! Он рухнул на кровать и проспал до следующего дня. Лишь проснувшись, снял «семь одежек», привел себя в порядок, и почти насвистывая от радости, отправился в единственное теплое место в клубе – в ресторан.

– Как же у вас хорошо! – широко улыбнулся официантке.

Та осмотрелась по сторонам в поисках того, что так впечатлило посетителя. Не найдя ничего примечательного, приняла заказ. Если б она проявила интерес, Валера рассказал бы, как прекрасны выцветшие бежевые занавески, каким мягким кажется стул, обитый дермантином с поролоновым сиденьем, после едущего по рытвинам автобуса, как горячит коньяк, растапливая комок льда где-то в животе. Как здорово и прекрасно жить! А до концерта еще целых два часа.

Думы о смысле, посетившие ночью у автобуса, ушли куда-то за край сознания. Последней нехотя уходила та, что твердила за эти два часа написать Домне письмо. Но так хорошо на душе бывает нечасто. Может, последний раз живет? Надо использовать это время на всю катушку. Валера заказал еще коньяка, и даже эта приставучая мысль наконец ушла, оставив лишь негу и эйфорию. Он пережил смерть, он заслужил!