Книга Клуб - Такис Вюргер

– Не нужно быть таким осторожным, – сказала Шарлотта.

Она была похожа на водопад.

Когда я кончил, то остался в ней. Я думал о том, как независимо она вела себя в той части мира, которая была мне чужда: как она поцеловала в щеку антиквара, как она завязывала мне галстук-бабочку, как она шлепнула меня по затылку, как она сегодня ночью босая пришла ко мне. Но не эта сила привлекала меня в ней. Я чувствовал ее боль. Я не знал, отчего она, но она была и манила меня.

Я думаю, что мы нашли друг друга в нашей общей слабости.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– Ни о чем, – ответил я и подумал о том, что ее волосы вились на шее, как сладкая вата.

– Я тебе не верю, – сказала она.

– Твои волосы – как сладкая вата.

Она чуть не рассмеялась.

– Звучит красиво, – сказала она.

После этого я попытался дышать в ее ритме.

Чуть позже она рассказала мне о своей маме, и от ее дыхания в воздухе образовывались маленькие белые облачка. Нервные клетки ее матери, которые контролировали движения мышц, перестали функционировать, когда Шарлотте было пятнадцать лет. Ее отец пригласил врачей из Германии и Бостона, но лекарства от этой болезни не существовало. Шарлотта рассказала, как отец дал одному из докторов пощечину, когда тот сказал, что ничего не может сделать. Мать умерла от остановки сердца, вызванной этой болезнью. Уже на следующий день ее отец снова вернулся на работу.

Одной рукой я держал Шарлотту за живот и чувствовал, как ее слезы капали на другую мою руку. Я подумал на мгновение, не рассказать ли мне о своей семье, но эта ночь принадлежала только маме Шарлотты.

– Я рад, что ты со мной, – сказал я.

Шарлотта уснула. После смерти родителей я думал, что больше никогда не смогу полюбить, потому что страх потери любимого человека был слишком велик. Внутренне я будто окаменел, и вот теперь эта женщина лежала рядом со мной. Я подождал, пока за окном не рассвело. Когда она проснулась, то сказала, что не хочет возвращаться в Кембридж. А я думал о своем назначении, о поединке, который должен был состояться через четыре недели, и молчал.

Когда Шарлотта принимала ледяной душ, она оставила дверь открытой и иногда смотрела через стекло, желая убедиться, наблюдаю ли я за ней. У нее был маленький, узкий шрам на левой груди. Я гладил его, когда она вытиралась, и она сказала, что когда была юной, то однажды взяла кролика из клетки. Животное дергало лапами и поцарапало ее. Рана была неглубокая, но шрам остался.

– Как ты думаешь, я слишком толстая? – спросила она.

– Нет.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– Ты слишком молод для меня, борзая.

– Почему?

Она взяла мою голову в свои руки и поцеловала меня:

– Как ты думаешь, я могу когда-нибудь показаться тебе противной?

Она посмотрела на меня. За один взмах ресниц темнота вернулась в глубину ее глаз.

– Нет, – сказал я и поцеловал ее голый живот. – Что происходит в этом клубе Питта?

– Не сегодня, – отворачиваясь от меня, сказала она.

Утром мы позавтракали омлетом с луком в деревне и сели в машину. Возле указателя Шарлотта свернула налево, вышла из машины и обняла яблоню. Так она стояла очень долго, прижимаясь щекой к серой коре дерева. У нее совсем нет сил, подумал я.

Наконец она села в машину, и мы очень быстро поехали обратно в Лондон.

Шаролтта

Моя мама была не такой, как мой отец. Она считала, что незаслуженное богатство может отравить душу ребенка. Когда мне было четырнадцать лет, она устроила меня на работу в качестве посыльного в газете, хотя я не просила ее об этом и, собственно говоря, предпочла бы кататься весь день на лошади и есть лимонные тарталетки.

Если быть более точным, то я разносила не газеты, а листовки для одного креольского ресторана, принадлежавшего брату моей няни. А поскольку в Челси почти не было людей, которым нравились черные бобы, то я раздавала эти листовки раз в неделю в той части восточного Лондона, где в то время еще не жили хипстеры. Я получала три пенни за одну листовку. Поначалу у меня колотилось сердце, когда я выходила на улицы на востоке города, но через несколько дней моя робость прошла, и после работы я уже сидела вместе с толстыми черными женщинами на кухне ресторана, съедая все, что мне подавали, слушая регги и выщипывая маленькие перья из куриных крыльев, которые женщины затем опускали в кипящее масло.

Когда мне было шестнадцать лет, я ощипывала горы кур, спала с сыном владельца ресторана и поняла, что жизнь может предложить больше, чем простые лимонные тарталетки. Белые фасады в Челси начали надоедать мне. После школы я хотела поехать на Ямайку, чтобы резать сахарный тростник на какой-нибудь ферме, а затем учиться в Лондоне и жить в восточной части города. В общем, обычные желания для того, кто молод и уверен в себе настолько, что ему совсем не важно, откуда он родом.

А затем умерла моя мама. В последние дни болезни она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Когда она еще могла говорить, за несколько недель до смерти, она подозвала меня вечером к своей кровати и сказала, что рада той жизни, которая у нее была, и что теперь она может умереть спокойно, если будет знать, что я позабочусь об отце. Ведь он так одинок, сказала она. Я долго плакала и осталась у кровати мамы на всю ночь, потому что не хотела, чтобы она умерла. На следующее утро я пообещала, что позабочусь о папе, а через семь недель она умерла.

После этого мой папа почти никогда ничего не говорил, делая исключения только тогда, когда размышлял о том, как я буду учиться в Кембридже. Он рассказал мне о большом бале в конце учебного года и о том, как он будет танцевать на нем вместе со мной.

Я хотела снова сделать его счастливым, подала в Кембридж заявку на обучение, и, когда пришел положительный ответ, впервые в своей жизни увидела, как он плачет.

Я решила избегать снобов и вести нормальную жизнь, и эти желания считала вполне осуществимыми.

Ханс

В Кембридже я провел пару дней в библиотеке, но никак не мог сосредоточиться, потому что постоянно смотрел на свой мобильный телефон и ждал сообщения от Шарлотты. Затем наша команда боксеров отправилась в тренировочный лагерь. Тренеры усадили нас в автобус и отвезли на выходные в казарму, которая находилась в получасе езды от города на каком-то болоте.

Из двухсот студентов, которые в октябре заявились на участие в поединке против Оксфорда, осталось лишь семьдесят боксеров.

Мы выполняли упражнения со скакалкой в пустом зале. Между нами шел тренер в широкой кепке, еще год назад он сидел в тюрьме, и нам всем это было известно. Иногда по нему с силой ударял стальной трос чьей-нибудь скакалки, но он игнорировал это. Студенты называли его «Жрец». Я думал, что это было что-то, связанное с понятием «священник», пока кто-то не сказал мне, что так называлась металлическая дубинка для того, чтобы глушить рыбу во время рыбалки. Жрец провел три года в тюрьме Уайтмур по обвинению в ограблении, а с тех пор как он вышел оттуда, он тренировал боксеров в качестве помощника главного тренера.