Книга Аргентинское солнце - Индия Грэй

— Пожалуйста. Я хочу видеть тебя, Алессандро. — Она судорожно перевела дыхание, сгорая от желания. — О боже, я хочу ощутить тебя…

Он замер и стоял неподвижно, как статуя, когда она расстегивала его рубашку, и еле сдержал блаженный стон, когда почувствовал, что руки ее гладят его обнаженную грудь, его плечи, раздевая его.

Алессандро снова бережно уложил ее на кровать, поглаживая ее руки. Тэмсин напряглась, инстинктивно убрав от него правую руку, но он продолжал ласкать ее. Нагнувшись над Тэмсин, он обхватил ее талию, затем прикоснулся губами к ее бедру, обвел языком ее пупок…

О, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Неужели она сказала эти слова громко вслух? Тэмсин не была уверена в этом. Голова у нее кружилась. Она замерла, а Алессандро опустился ниже, руки его сжимали ее бедра, а губы прижались к тому самому месту, где до боли горело ее желание.

И когда язык его проник под ее повлажневшие шелковые трусики, ее охватил экстаз. Извиваясь в его неподвижных руках, она вскрикнула от наслаждения.

Алессандро поднял голову. Терпение его достигло предела. Потребность овладеть ею, почувствовать ее всю целиком стала такой же неотвратимой и жизненно важной, как потребность дышать.

Он никогда никого так безумно не хотел.

— Покажи мне. Покажи мне, Алессандро… — простонала Тэмсин.

Оторвавшись от нее, он сбросил с себя оставшуюся одежду и взял презерватив. Тэмсин уже скинула с себя шелковые трусики, и только маленький бюстгальтер оставался преградой между ними. Не отрывая от нее губ, Алессандро расстегнул его одним движением руки и не смог сдержать стон, когда ее напрягшиеся соски уперлись в его грудь.

И в конце концов, ему не пришлось ей ничего показывать. Он осторожно и нежно вошел в нее и почувствовал, как она закинула ноги на его спину, затем изогнулась под ним и, ошеломленная от небывалых ощущений, закричала от безудержного наслаждения.

Алессандро больше не владел собой; страсть переполнила его, перелилась через край и взорвалась с небывалой силой, словно ракета в ночном небе. Он содрогнулся в конвульсиях, и ему вдруг стало несказанно легко, будто он сбросил с себя неимоверный груз.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Сердце Алессандро билось так сильно, что звук этот, казалось, наполнял все окружающее пространство. Аргентинское солнце было теплым под ее щекой.

Они лежали в серебристой полутьме, и все вокруг снова было тихо. Исчез шум в ушах, звуки громовых раскатов, оркестра и салюта, эхом раздававшихся в ее голове всего лишь несколько мгновений назад. Сейчас она словно качалась на волнах какого-то теплого тропического моря, купаясь в блаженном экстазе, который все еще не покидал ее расслабленное тело.

Алессандро тихо пошевелился, взглянув в ее лицо. Он откинул прядь волос с ее лба и провел ладонью по нежной щеке. В полумраке она увидела, что он нахмурился.

— С тобой все в порядке? Я не сделал тебе больно?

Она покачала головой. Сердце ее дрогнуло, и она побоялась сказать что-нибудь смешное, включающее слово «люблю».

Он вздохнул и снова откинулся на спину, прижав Тэмсин к себе. Рука его скользнула вниз, нежно поглаживая ее кожу. Когда он коснулся ее правой руки, она машинально вздрогнула.

Мгновенно его пальцы замерли.

— Что случилось?

— Ничего, — прошептала она. — Все в порядке.

Он приподнялся на локте и потянул ее за руку.

— Не все. Дай я посмотрю.

— Не надо, — Тэмсин напряглась, но он разогнул ее руку и легонько вывернул наружу.

Даже в смутном лунном свете можно было разглядеть множество шрамов…

— Пожалуйста, Алессандро, — простонала она. — Это безобразно выглядит. — Состояние эйфории улетучилось, остались лишь тревога и стыд.

— Совсем нет, — хрипло сказал он, поглаживая шрамы большим пальцем. — Это всего лишь шрамы. Знаки мужества.

Она вздохнула.

— На твой взгляд. А для меня они — знаки слабости. И для моего отца тоже. Он не может смотреть на них.

Алессандро слегка напрягся. Через секунду он спросил:

— Почему? Почему не может?

Занавески были отдернуты, и сквозь окно Тэмсин видела черное, как бархат, небо. Ей показалось, что она находится в открытом космическом пространстве. Прошлое казалось таким далеким.

— Ну… — сонно промолвила она, — потому что тот несчастный случай произошел по его вине, я думаю.

— Какой несчастный случай?

Тэмсин чувствовала себя такой защищенной в его руках, что смогла говорить без всякой боли.

— Мне было шесть лет, и отец подарил мне на день рождения пони.

Алессандро коротко рассмеялся.

— Ну конечно. И что же?

— Отец понятия не имел, что я боюсь лошадей. Для него страх был признаком слабости, поэтому я старалась скрыть его любой ценой. Но когда привезли эту лошадку, я отказалась на нее садиться.

Голос Тэмсин был грустным и ироничным, но Алессандро уловил нотку боли, скрывавшуюся глубоко внутри.

— Это была ужасная сцена, — тихо продолжала Тэмсин. — Отец решил, что я грубая и непослушная девочка, и принялся меня воспитывать. Он насильно посадил меня на лошадь, но я пришла в ужас, закричала и попыталась спрыгнуть с нее. Одна моя нога застряла в стремени, я стала рваться, отец начал кричать, и бедная лошадка испугалась и рванулась вперед.

Прижав ее к себе, Алессандро услышал трепетный стук ее сердца.

— И далеко она протащила тебя?

— Нет, нет, недалеко. Но локоть мой пострадал больше всего. Связки были сильно повреждены, и мне потом пришлось перенести множество операций. Остались многочисленные шрамы.

Нежные волосы Тэмсин легко коснулись его твердого подбородка.

— А что твой отец? Он извинился перед тобой?

— Нет, — едва слышно выдохнула Тэмсин. — Он больше никогда не упоминал об этом. Пони, наверное, отослали обратно, когда я лежала в больнице. А когда вернулась домой, все было по-прежнему, будто ничего и не случилось.

Алессандро почувствовал боль.

— Боже…

Он вспомнил о том, как заставил ее играть в бильярд. Она держала кий левой рукой! Он вел себя так же, как ее отец, считая Тэмсин избалованной и эксцентричной девушкой.

— И он вынудил тебя прятать эти шрамы…

— Да, и это тоже. — (Алессандро почувствовал, как она непроизвольно прикрыла рукой свой локоть.) — Но он был прав. Они ужасны.

Внезапно Алессандро сел на кровати и навис над ней в темноте. На фоне подушки лицо ее было бледным, как молоко.

— Они не ужасны, — почти прорычал он. — Я сказал тебе, что эти шрамы — знаки мужества. Они показывают, как мы сильны.