Книга Secretum - Рита Мональди

– Ты хочешь отомстить, правда, мальчик мой? – спросил Альбикастро, модулируя на скрипке стаккато.

– Я хочу жить в мире.

– А кто тебе мешает? Действуй, как молодой Телемах.

– Опять этот Телемах, – возмутился я. – Вы и аббат Мелани…

– Если ты будешь жить, как Телемах, чье имя не зря означает «далеко разящий», то проживешь в мире, – проскандировал голландец, подчеркивая каждый слог своих слов музыкой.

– Чтобы понять вас, нужно быть очень умным, – пробормотал я в ответ на слова этой чрезвычайно странной личности.

– Телемах натянул тетиву лука, но его отец Одиссей, тайно присутствовавший там, подал ему знак и остановил, – рассказывал Альбикастро, взяв новую вариацию той же мелодии. – И тогда Телемах сказал женихам: «Может быть, я еще слишком молод и в моих руках недостаточно силы. Но вы, которые намного сильнее меня, идите сюда и попробуйте справиться с этим луком. Так ваша борьба наконец-то завершится». Ты знаешь, что это означает? Молодой Телемах легко мог бы согнуть отцовский лук. Но это была не его месть. Тебе тоже следует действовать спокойно, предоставив решение Господу. Видишь ли, сын мой, – продолжил он мягко, – наш мир со времен Гомера, а может быть, и дольше, это мир музыки, мир борьбы издалека. Просто не пришел еще судный день, когда под всеобщий смех согнется наконец смертоносный лук Одиссея. Но мы не хотим задаваться вопросом, когда же грядет этот день, – произнес он, а потом начал декламировать:

Когда сказал во время оно

Всю истину пророк Иона,

Не знал бы он такой порухи —

Барахтаться в китовьем брюхе!

Но Илия – пророк-герой:

За истину стоял горой,

И Бог святого Илию

Призрел и приютил в раю.

И вот через два года я снова услышал строки из книги «Корабль дураков». Казалось, в этой книге сатир были стихи, подходящие для всех моментов нашей истории, начиная «Кораблем» и заканчивая черретанами.

– Рано или поздно придется мне прочитать эту столь любимую вами книгу Бранта, – заметил я.

– В ожидании того, что время исполнить себя, дай нам жить и дай нам любить. Да не будем же мы обращать внимания на угрозы дураков, – невозмутимо изрек Альбикастро. – Возвращайся домой, сын мой, заключи в объятия свою семью и не думай больше ни о чем. Как говорил Платон, безумие любящего – наиболее благородное из всех безумий.

Я задумался над тем, не был ли Альбикастро, с его вечно мрачными речами, каким-то еретиком? И все же он дал мне хороший совет: забыть о прошлом и вернуться домой. Решив никак не комментировать его, я собрался уходить, подняв руку в знак прощания.

– Прощай, сын мой. Мы больше не увидимся, – сказал он и впервые заиграл на «Корабле» другую мелодию.

Его музыка поразила меня, и я остановился. Это был мучительный, нервный мотив, словно предупреждающий о грядущей опасности. Резкими движениями Альбикастро извлекал из своего инструмента всю трагичность, на которую была способна маленькая деревянная дека и четыре струны.

– Вы возвращаетесь на родину? – спросил я.

– Я иду на войну. Поступлю в голландскую армию, – ответил он, подходя ближе, а отрывистый ритм мелодии напоминал об одержимости пушек, барабанов и строевых маршей.

– А как же тогда ваша «борьба издалека»? – спросил я приходя в себя от изумления.

– Я назначаю тебя своим преемником, – радостно возвестил он, прервал игру и коснулся смычком моих плеч, словно посвящая в рыцари. – К тому же в голландской армии можно заработать кучу денег!

Он расхохотался, повернулся ко мне спиной и пошел к воротам.

Я предпочел не задумываться о том, шутит ли он и если шутит то насколько. Я глядел ему вслед, а он шел со скрипкой на плече и, импровизируя, наигрывал совсем другую мелодию: грустное адажио – великолепные, идеально чистые звуки. Мелодия, извлекаемая смычком «летучего голландца», – все эти трели и аккорды, аподжатуры и морденты, – лучше любых слов могла попрощаться со мной, с «Кораблем», с миром и с прошедшими временами, ведь музыка, она не совсем от мира сего.

* * *

Мне тоже надо было уходить, но перед этим я еще раз прошелся по саду. Овеваемый свежим ветром, я любовался огненным ликом солнца. Погода была почти весенней, и казалось, что кто-то отвел стрелки часов на несколько часов назад. Я наконец направился к выходу, но внезапно мое внимание привлекло шуршание платьев и смех.

И тут я увидел их. Они были за изгородью, как и тогда, когда мы увидели их впервые. Изгородь была завесой, сквозь которую можно было видеть и не видеть, и поэтому знать и не знать.

На этот раз они были старыми. Не просто зрелыми – старыми. С морщинистыми лицами, тяжелыми веками, хриплыми голосами. И все-таки они казались радостными, как в тот момент, когда мы с Атто видели их из окна первого этажа, еще двадцатилетними. Они шли рядом, сутулясь и смеясь, и говорили о каких-то мелочах. Она протянула ему руку.

Я задержал дыхание. Мне хотелось приблизиться к ним, понять, правильно ли я все разглядел. Я попытался найти проход в изгороди, но потом передумал, вернулся и снова стал смотре сквозь нее.

Было уже слишком поздно. Даже если они и были там, то теперь исчезли.

Я не стал ждать их возвращения, зная по опыту, что это бесполезно. В последний раз я подумал об Альбикастро. Он покинул эту пустынную, полную таинственной жизни виллу, чтобы окунуться в мирскую жизнь, а вернее, в войну. Я вспомнил, что Альбикастро говорил мне два года назад: точно так же, как силены Алкивиада – уродливые статуи, скрывавшие в себе изображения богов, – то, что кажется смертью, на самом деле жизнь, и наоборот, то, что кажется жизнью, – это смерть.

Когда я покинул «Корабль», небо опять потемнело, а свет стал скудным, вечерним.

Кожа у меня покрылась мурашками. Я ощущал внутреннее беспокойство. Я уже знал, что время здесь шло по-другому и могло изменять свое направление, так почему же удивляться, что ветер и листья, облака и солнце в этом месте исполняли тот же танец?

* * *

– Что с тобой произошло? Я уже несколько часов тебя ищу!

Я был бледен как мел. Клоридия, обеспокоенная и удивленная одновременно, бросилась меня обнимать, встретив по пути домой.

Я на одном дыхании рассказал все, что со мной произошло, но она лишь улыбнулась.

– Твой аббат сейчас рассказал бы о фантазиях, о веществах, вызывающих галлюцинации и даже об оптическом обмане. Может быть, он прочитал бы тебе какие-то слова из трактата о естествознании, который в последнее время пользуется большой популярностью.

– А что? – спросил я.

– Ну, в общем-то, я могла бы сказать: ты увидел или представил себе то, что произошло бы, если бы короля Франции и Марию Манчини не разлучили. Они старели бы вместе.

– Так значит, там, на «Корабле», я увидел то хорошее, что должно было случиться, но не случилось, – сказал я. – Но почему я не увидел все плохое?