Книга Друиды. Поэты, ученые, прорицатели - Стюарт Пиготт

Положение друидов можно сравнить с положением священнослужителей у других народов. Дион Хризостом (I в. н. э.) приравнивал друидов к персидским магам, египетским жрецам, индийским браминам. (Варианты этого перечисления были позднее дополнены александрийцами.) В менее четкой структуре их рассматривали в одном ряду с прорицателями, пророками, целителями, кудесниками и предсказателями, смешивая знахарей и колдунов Древнего мира. Посидоний справедливо замечал (несомненно, с некоторым удовлетворением), что друидов «почитали превыше» остального жречества и они были влиятельными авторитетными людьми и во время мира, и во время войн. Сенека сообщает, что Посидоний в своем описании золотого века полагал их правителями-мудрецами, которые «удерживают руки своих соплеменников». А Страбон говорит, что «в прежние времена» друиды могли вмешаться и остановить битву противоборствующих армий. Диодор также цитирует мнение, что у них была власть и сила искоренить вражду: «Так даже среди самых диких варваров гнев склонялся перед мудростью».

Дион Хризостом утверждает, что цари «были лишь исполнителями воли друидов», но здесь златоустый оратор отвлекается и творит свой собственный золотой век. С другой стороны, Цезарь подчеркивает высокий статус друидов и ставит их на одну доску со знатью (классом «эквитов»), то есть помещает в число «двух классов людей достойных и влиятельных» в Галлии, подробно описывает их функции (мы обсудим это позднее) и отмечает, что они были освобождены от налогообложения, воинской службы и других обязанностей вассалов, подвластных местным племенным вождям. Но не исключено, что он основывался на сведениях Посидония, то есть описывал состояние дел, которого к его времени уже не существовало.

В Посидониевых источниках друидов связывают с двумя другими классами ученых и святых людей. У Страбона отмечены три класса, которые «почитаются особо»: это барды (bardoi), бывшие поэтами и певцами, ваты (ouateis), бывшие толкователями жертвоприношений и природных явлений, и друиды, которые занимались и природными явлениями, и «моральной философией». Диодор причисляет бардов к поэтам, распевавшим как эвлогии (восхваления), так и сатиры, друидов – к философам и теологам, а мантеев, прорицавших по жертвоприношениям, – к гадателям. Аммиан, цитируя Тимогена, снова говорит о бардах, «восхваляющих подвиги прославленных героев эпическими стихами», друидах, «почитаемых за проникновение в вещи тайные и возвышенные», которые верят в бессмертие и разделяют убеждения Пифагора, эвхагах, которые «стремятся объяснять глубинные тайны природы». Это последнее наименование выглядит искажением слова «ouateis». Так сложная терминология греческой философии начинает причислять кельтское жречество к незаслуженному ими царству «благородных дикарей». В руководстве по кораблевождению, приписываемому Псевдо-Скимносу (ок. 100 г. н. э.), сообщается, что у кельтов имеются поэты и певцы, а из последующих ссылок у Диодора, Аммиана и Лукана мы узнаем, что основное место в их творчестве составляли поэмы, прославляющие подвиги героев. Три надписи и один отрывок в книге 8-й «Галльской войны» Гирция сообщают о галльском титуле «gatuater», который следует толковать как «отец заклинаний», «мастер» или «заклинатель». Принято считать, что этим словом обозначается некая ступень жречества. Это заключение сделано на основе надписи, в которой упоминается жрец кельтского бога Молтинуса, бывший также «gutuater martis». Другие надписи посвящены персонам неизвестного статуса, какому-то знатному кельту, римскому наместнику в кельтской провинции. Так что соответствие титула и места в кельтской социальной иерархии остается неоднозначным. Упомянутый выше термин «semnotheoi» еще более темен, что бы ни означала неискаженная форма этого слова, смысл который оно стремится передать, – это что-то вроде «богопочитание».

Возможно, не стоит придавать большое значение всем этим наименованиям классов жречества. Ведь мы сможем понять в этом не больше, чем ничего не смыслящие в индуизме англичане, жившие в Индии в XVIII веке, в словах «брамин», «факир» и «гуру». Несомненно, статус тех, кого называли друидами, в позднейших текстах снизился и стал совсем неясным. По словам некоего сомнительного автора IV века (он пишет об этом в своем «Scriptores Historiae Augustae»), общее отношение выражали такие фразы, как «обычное бегство к оракулам» и тайнам. Бытовали рассказы о женщинах-друидах, что лишь доказывало, как низко пали «mulier dryas»: они превратились в нечто подобное той галльской хозяйке постоялого двора, которая предсказала Диоклетиану его судьбу, когда он «посеребрил ей ручку», расплачиваясь по счету за проживание.

Согласно раннеирландскому закону, статус друида сразу за знатью по иерархической лестнице определялся местом в числе «людей искусства». Впрочем, не исключено, что иногда они могли быть весьма высокого ранга, потому что в самом раннем сборнике сказаний о героях отцом вождя Ольстера был друид Катбэд, в начале жизни он был воином, а позднее стал друидом и советником сына. Он обучал учеников согласно традициям и помогал осваивать ритуалы юным воинам, только что взявшим в руки оружие. А если вспомнить, что согласно классическим и местным текстам учениками жрецов становились дети знатных особ, статус друидов всегда был очень высоким. Ярким примером возникающей перед нами проблемы может служить личность племенного вождя эдуев, Дивициакуса, которого Цезарь называет солдатом и государственным деятелем, а Цицерон – друидом. Наше полное незнание того, говорил ли Дивициакус когда-либо в своей жизни на внятной латыни, вызывает серьезные сомнения в правдивости рассказа Цицерона о философских взглядах и смысле речи «благородного дикаря», картинно опирающегося на высокий кельтский щит и приветствующего римский сенат примерно в 60 году до н. э. Известен эпизод из раннеирландского эпоса, в котором «друиды – поэты, сатирики и задиры» насмешками вынудили некоего воина взять в руки оружие, он напоминает о сатирико-поэтическом даре друидов, приписываемом им Диодором.

ОРГАНИЗАЦИЯ, УЧЕНИКИ И ОБУЧЕНИЕ

Цезарь – единственный авторитетный источник сведений об организации друидов в Галлии, под началом одного первосвященника. «Друиды, – пишет он, – имеют одного-единственного главу, который обладает высшей властью над ними. Когда он умирает, его преемником становится достойнейший из живых, а если оказывается несколько таких равных, они определяют лидерство путем голосования друидов, а иногда даже поединком». Это утверждение, не подкрепленное другими источниками, естественно, вызывает подозрение, что описываемая ситуация была преувеличена или выдумана Цезарем, чтобы убедить читателей во всеохватывающей политической власти жречества, чьи омерзительные обряды, а именно человеческие жертвоприношения, он потом ярко живописал. Ведь такая нецивилизованная, настроенная антиримски часть общества очевидным образом заслуживает наказания и даже ликвидации.

Затем он переходит к описанию ежегодных собраний друидов в священном месте («in loco consecrato») на территории племени карнутов, которую считали «сердцем всей Галлии».

Существование таких сборищ подтверждается рассказом о совете из 300 избранных от трех галатских племен (тестостагов, трокмиев и толистобогов), который собрался, чтобы рассудить кровопролитие в святилище Драмтон, расположенном в Малой Азии. Это, однако, ставит перед нами вопрос о том, насколько распространена была среди галльских племен концепция «галльской национальности». Цезарю, в целях пропаганды, было желательно создать такое впечатление. Этим он как бы сообщал, что покорил всю Галлию (Gallia omnis), а не одну лишь из галльских областей (Gallia comata). Он как бы подразумевает, что Галлия (Gallia) равнозначна всему кельтскому миру (Celtica). Возможно, в голове таких выдающихся галлов, как Думнорикс или Верцингеторикс, смутно маячила безумная идея о прочном союзе всех галльских племен, а не о временной коалиции нескольких из них. Однако мы не можем рассматривать в качестве доказательства этого фиктивные патриотические речи, произнесенные ими как исполнителями роли «благородных дикарей». Так же обстоит дело и с Дивициакусом. Эти речи были частью «ремесла» древних историографов, данью традиции. «Я должен был вложить в уста каждого говорившего чувства, подобающие случаю, и выразить их таким образом, каким, по моему разумению, они, скорее всего, их и выразили бы», – пишет Фукидид. А в руках Цезаря, «мастера передержек, преувеличений и недомолвок, умело направленных на достижение его личных политических целей», это было удобным маневром – для преувеличения в глазах читателей «кельтской опасности», с которой он так отважно сражался.