Книга Королевы Привоза - Ирина Лобусова

Лица у нее не было. Вместо него зияла одна сплошная, синюшно-багровая рана. Было видно, что Софа пыталась сопротивляться: рядом с ней лежала сковородка, массивная, литая сковородка из тяжелого чугуна, которую она, очевидно, прихватила из кухни, услышав в квартире шум. И в этом зрелище было столько трагедии и печали, что Тане захотелось упасть в землю и завыть в голос… Но сделать этого она не могла.

– Они убили ее? – послышался сзади голос Цили. – Они убили мою маму?

Таня попыталась помешать, но было поздно: Циля уже вырвалась из-за ее спины и бежала вперед.

– Мамочка!.. Мама!.. – Голос Цили на самой истерической ноте сорвался, и, как подкошенная, она рухнула на пол, до смерти перепугав Таню…

Когда Таня побрызгала ее лицо принесенной с кухни холодной водой, Циля открыла глаза. Лежала она просто на полу – в квартире не осталось ни одной целой вещи, и положить ее было некуда.

– Мама… – застонала Циля, и Таня поспешила ее перебить, боясь, что она от горя потеряет рассудок: – Послушай, нам надо идти. Надо уходить отсюда. Они могут вернуться в любой момент. И они нас убьют…

– Никуда я не пойду, – Циля кое-как села, прислонившись к стене, – я один раз ее оставила – больше не оставлю. Пусть, пусть и меня убьют, как ее.

– Ты думаешь, она бы хотела, чтобы тебя убили? Что за чушь ты несешь! – прикрикнула на нее Таня. – Софа сделала бы все, чтобы тебя спасти! Ты хочешь так ее подвести? Думаешь, она умерла за это?

И Циля заплакала. Таня не стала ей мешать. Слезы были лучше, чем этот застывший, безумный, неподвижный взгляд, который так страшно напугал ее. Лучше уж слезы – нормальная, живая реакция.

– Я не могу ее оставить лежать так… – всхлипывала Циля, поднимаясь на ноги.

Таня обняла ее за плечи:

– Мы вернемся. Я тебе обещаю.

Поначалу растерявшись, Таня даже не представляла, куда идти, но потом вдруг вспомнила, что поблизости, на Запорожской, живет Шмаровоз. Он-то точно не пострадал в еврейском погроме. Она решила отвезти туда Цилю и обдумать, как быть дальше.

Таня с Цилей повернули на Сербскую. До дома Шмаровоза оставалось квартала три. Странно было видеть пустую, словно вымершую Молдаванку, жизнь в которой всегда била ключом. Выбитые стекла в домах, развороченная дешевая мебель, выброшенная посреди дороги, чернеющие трупы людей в чудовищно неестественных позах… На Молдаванке не было богачей. И евреи, живущие в этом районе города, были такими же бедняками, как и все остальные. Почему же погромщики пришли сюда? Какой была сила их злости, заставляющая проливать кровь таких же людей, как они сами? Таня не могла это понять.

Взявшись за руки, они почти бежали по пустой, словно умершей Молдаванке, и казалось, что эти жестокие погромы вынули у нее душу и сердце.

И тут у них за спиной раздались голоса – как страшный занавес уже виденной катастрофы. Крики нарастали. Таня замерла от ужаса. Наивно было полагать, что они спасутся от толпы во второй раз. Она оглянулась. По Сербской, догоняя их, уже двигались пьяные погромщики.

А потом… Залп выстрелов прорезал воздух страшной пугающей дробью, и впервые в жизни Таня почувствовала, как свистят, обжигая кожу, пули возле самого ее лица. Закричав, она бросилась на землю, потянув за собой Цилю. На земле они откатились к стенке ближайшего дома и так застыли, закрывая голову руками.

Пули попали в погромщиков. Таня видела, как в первых рядах многие попадали. Но выстрелы только разожгли их ярость. Толпа, потрясая кровавыми дубинами, бросилась вперед. Но залпы усилились, а вскоре из-за домов показались и те, кто стреляли.

– Надо бежать… выбираться отсюда… – Таня поднялась на ноги, с силой таща за собой Цилю. Отупев от горя, та совершенно отказывалась соображать. Она ничего не понимала, из ее глаз постоянно текли слезы.

Прижимаясь к стенке дома, они стали продвигаться вперед, по направлению к тем, кто стрелял в погромщиков, инстинктивно чувствуя в них защиту. Так они поравнялись с углом одного из переулков, который пересекал Сербскую.

И в тот самый момент, когда девушки уже достигли угла, прямо на них вывалился еще один отряд погромщиков, среди которых (краем ускользающего от ужаса сознания Таня успела это рассмотреть) было много людей в военной форме – солдат из отрядов Григорьева.

– А, суки! Бежите! – Какой-то мужик с длиннющей рыжей бородой бросился на них с дубиной, успел схватить Цилю, стащить с нее платок. Ее длинные вьющиеся волосы рассыпались по плечам.

– Жидовка! – завопил мужик. – Робяты, глядика, жидовка! Бей ее!

Циля страшно закричала. Таня бросилась на мужика, пытаясь вцепиться ему в лицо. Но ударом в грудь мужик толкнул ее на землю. В этот самый момент он взмахнул дубиной, но вдруг упал навзничь, на спину, с невероятно изумленным лицом. На его лбу появилась расплывающаяся красная точка. Еще несколько выстрелов разогнали остальных нападавших из отряда, пытавшихся броситься на Цилю. Вскочив на ноги, Таня бросилась к подруге, схватила ее за руку. Они забежали в переулок.

Кто-то с силой толкнул ее в спину, так, что Таня с трудом удержала равновесие.

– В подворотню, дура!

Затем чьи-то сильные руки куда-то ее поволокли. Выстрелов становилось все больше. Судя по звукам, на углу начался настоящий уличный бой. Вцепившись в руку Цили, Таня прислонилась к стене какой-то вонючей парадной, где отвратительно пахло кошачьей мочой. Грудь болела, дыхание жгло, ноги отказывались ее держать, вдобавок ко всему предательски дрожали руки – мелкой противной дрожью.

– Что ты здесь делаешь, дура? – Кто-то с силой больно встряхнул ее за плечи. – Почему ты лезешь в самое пекло? Почему ты всегда и везде лезешь? Дура сумасшедшая, что ты делаешь здесь?!

Слов не было, и ничего не было, когда Таня подняла глаза. Перед ней стоял… Володя Сосновский. В руке его был наган. Володя дышал тяжело, с присвистом, и был белый как мел. Это было слишком для сегодняшнего дня, слишком для нервов Тани. Охнув, она вдруг стала оседать вниз, чувствуя, что ее оставляют последние силы. Потом пришла темнота.

Очнулась Таня полулежа на ступеньках парадной. Рядом с ней сидел Сосновский. Он подложил ей под голову свое пальто. Циля привалилась к стене двумя ступеньками выше, как бы за их спинами. Она дрожала и все время плакала, но увидев, что Таня открыла глаза, радостно вскрикнула.

– Это ты выстрелил? – спросила Таня.

– Какого черта ты лезешь в еврейский погром? Ты же не еврейка! Почему ты вечно ищешь беду на свою голову? – В голосе Володи звучал гнев, но, бросив взгляд на Цилю, он осекся. – Ты ее спасала?

– Спасала, – Таня с трудом села на ступеньках, чувствуя, как у нее кружится голова, – а ты что тут делаешь?

– Я репортер. Опасность теперь моя работа, – усмехнулся Сосновский.

– Репортер? Снова?

– В газете Городской думы. Бывшей Городской думы, – поправился Сосновский, – теперь Комитета обороны города.