Книга Гость - Александр Проханов

– А помнишь?.. – Веронов обратился своей любящей помолодевшей душой к другу. – Помнишь, как мы отправились в Таджикистан на Памир, чтобы там, в горах, уловить летящую из неба частицу, которая пронзит разум и хотя бы на мгновение соединит его с мирозданием и нам откроется истинные законы Вселенной, образ мира, каким он был задуман в первые дни творения?

– Помню, конечно, помню, – отозвался Степанов, и его пергаментное лицо слегка порозовело, словно к нему стала возвращаться молодость. – Мы сидели на горе под звездами.

Веронов помнил, как они со Степановым уходили из весенней долины в горы, облачившись в телогрейки и вязаные шапки. В долине розовел готовый к цветению сад, виднелись стеклянные стволы с набухшими бутонами. Горы перед заходом солнца меняли цвет, становились золотыми, изумрудными, алыми. Начинали пламенеть и гасли, словно на вершинах рассаживались бестелесные духи, зажигали волшебные фонари. Они сидели в ночи среди студеных ароматов невидимых горных ручьев, ледников, над которыми горели звезды, белые, ледяные, пылающие. И они зачарованно смотрели на звезды, наблюдая, как пробегают по небу едва различимые радуги, словно кто-то восхитительный, невесомый, идет через звездные миры. Им казалось, что они слышат летящую из мироздания весть, оно откликается на их молитвы и зовы. И вдруг из темной глубины небес посыпались звезды, золотые, голубые, розовые, оставляя гаснущие следы. Это был божественный ответ на их упования. Их верящий, любящий разум сочетался с красотой и бессмертием. Под утро они спустились в долину, и сад расцвел благоухающим пышным облаком, словно звезды превратились в цветы.

– Боже мой, боже мой! – тихо произнес Веронов, и в нем вдруг проснулась такая печаль, такая нежность, такая слезная жалость и любовь к другу, что в порыве этой нежности и любви он обратил на Степанова всю свою истосковавшуюся по возвышенным чувствам душу. Одарил его своей силой, здоровьем, жизненным жаром, уповая на то, что этот животворный поток омоет Степанова, вернет его мышцам крепость, сдует металлическую пудру с его кожи, и она вернет себе былую свежесть, и все случившиеся с ним напасти исчезнут, и он встанет с коляски, шагнет ему навстречу, и они обнимутся.

– Я был инженером, Аркаша. Был математиком, антропологом, создателем космической психологии, исследующей резервные способности мозга, парящего в открытом космосе. Но теперь я домашний чародей. Шаман в инвалидной коляске. Мне приносят с помоек консервные банки, я их отмываю, очищаю, спасаю от смерти, от уродства и из этих искалеченных банок создаю космические города. Ты знаешь, почему мир не погиб? Почему не взорвались до сих пор все атомные бомбы? Не воспряли все детоубийцы и отравители колодцев? Не нажали на кнопки взрывателей все террористы? Знаешь, почему не восторжествовало зло, и мир не погиб? – Степанов умолк, давая Веронову время, чтобы тот нашел ответ. Не дождался, и таинственным шепотом, словно боялся, что их подслушивают, произнес: – Потому, Аркаша, что мать испытывает нежность к своему новорожденному младенцу. Потому что старик любуется цветком, который распустился на клумбе. Потому что прихожанин бросил копейку нищему перед храмом. Этих малых проявлений милосердия и добра достаточно, чтобы уравновесить мировое зло, запечатать его, удержать в черных катакомбах души, откуда оно рвется в мир. Я сижу в инвалидной коляске, Аркаша, стучу молоточком в консервные банки и запечатываю зло.

– Как запечатываешь? – Веронов с состраданием смотрел на болезненную улыбку Степанова, на дрожащие в счастливом безумии глаза. – Как ты запечатываешь зло?

– Помнишь, когда злоумышленники взорвали на Байконуре ракету «Энергия» и челнок «Буран», отсекли Россию от марсианского проекта, я создал этот космический цветок, и чертежи «Энергии» и «Бурана» сохранились для будущего, – Степанов воздел шест и тронул серебряное соцветие, мерцавшее под потолком драгоценными лепестками, и оно закачалось, издавая тихие звоны.

– Когда погибла подводная лодка «Курск», и все кругом рыдало, стенало, пропадало от горя, и казалось, что смерть лодки означает окончательную смерть государства, которое утонуло в пучине, я создал этот поднебесный корабль, космический «Курск», и народное отчаяние и горе сменились стоицизмом, который впоследствии позволил России построить великие лодки «Бореи», – Степанов коснулся шестом мерцающее диво, похожее на волшебную рыбу, от которой расходились прозрачные волны света, лилась музыка космических глубин.

– Когда случился теракт в Беслане, и сотни детских душ улетали из обугленной окровавленной школы, и вся Россия безутешно рыдала, я создал космическую птицу, на которой детские души улетели в небесное царство, где нет смерти и зла, а есть вечная жизнь и любовь, – Степанов потревожил шестом серебряную пернатую голубицу, и она заволновалась, засветилась, окруженная серебряными нимбами.

– Так было каждый раз. Когда в Грозном погибла от гранатометов Майкопская бригада и началась гибельная для России война. Или когда танки стреляли по Белому Дому и начиналась новая гражданская война. Или когда толпы шли с Болотной площади на Кремль и была готова пролиться кровь. Я стучал моим молоточком, словно шаман, бьющий в бубен, и заговаривал зло, запечатывал его, и в моем поднебесном соцветии появлялся еще один цветок, взлетал еще один космический корабль. Все, что ты видишь, – Степанов указал на парящие светила, – это ловушки, в которые я заманиваю очередное зло и запечатываю его семью печатями.

– Значит, все мы обязаны тебе тем, что еще живы? – усмехнулся Веронов, испытывая тайное раздражение. – Значит, ты нашел ключ к управлению миром? Отсюда, из своей инвалидной коляски управляешь историей?

– После того, как мы потеряли Родину, потеряли Космос, потеряли смысл и надежду, народ умер и лег во гроб. Но потом он очнулся, сначала открыл глаза, шевельнул плечом, встал и пошел. И это потому, что кто-то подобрал растоптанный цветок, принял в дом сироту, не стал лжесвидетелем. Малые, незримые миру подвиги, неслышные миру молитвы расколдовали народ, подняли его из гроба. И вот вернулся Крым, восстал русский Донбасс, пошла ввысь первая лунная ракета. Одни творят зло, распечатывают тьму. Другие орошают жизнь крохотными каплями живой воды, и жизнь продолжается.

Степанов говорил дрожащими улыбающимися губами, высказывая сокровенные мысли, словно боялся, что сейчас дунет ветер и сорвет с губ робкие слова. Веронов чувствовал, как растет в нем раздражение, закипает едкое негодование, неприязнь к Степанову.

– Выходит, что мы с тобой противоборствуем в этом мире? Я распечатываю зло, а ты вновь навешиваешь на него печать? Я впрыскиваю в мир яды, а ты орошаешь живой водой зараженный моими ядами мир?

– Выходит, что так, Аркаша. Я слежу за твоими деяниями. Твои деяния влекут за собой катастрофы. Разбиваются поезда, падают самолеты. Ты толкаешь мир к погибели, и он погибнет, если кто-нибудь не пожертвует собой ради его сбережения.

Веронов чувствовал, как клубится вокруг тьма, шатается земля, распадаются молекулы, раскрывается в душе клокочущая бездна, куда он вот-вот провалится.

– Ты – герой помоек! Дурной жестянщик! Уродливый неудачник! Ты убогий инвалид, и все, что тебя окружает, жалкое, болезненное и ничтожное! И твои жестяные уродцы, и твоя коляска, и твоя хворая бесцветная дочь!