Книга Человек с синдромом дна - Алина Витухновская

Вернемся к странным зверям. Так Кот, что по жизни гуляет сам по себе, живет у поэта в некоем сказочном Лукоморье.

Лукоморье — лесной хохломской Холокост, рай для безумного садо-толкиениста. А на первый взгляд, Лукоморье — идеальное пространство. Там вечное лето («дуб зеленый»), богатство («золотая цепь»). Оно престижно, и при этом доступно (демократично). Об этом свидетельствует эклектичное обилие находящихся там персонажей — Леший, Яга (элита), и плебс, безымянный, как народ вообще. На последних указывают только следы. Следы эти — абстракция, как и все представления-обобщения власти (элиты) о народе. (Например, «народ не так глуп».)

Но если народ в России всегда «русский» или вражеский (для контраста) — чужеземцы, фашисты, гастарбайтеры, то звери в Лукоморье «невиданные». Какие неведомые дорожки делил поэт с няней вьюжными зимними вечерами?..

(«Кокаина серебряной посыпью Все дорожки-пути замело»)

Быть может, «невиданные звери» — лишь галлюцинация? Но, скорее, они придуманы для привлечения туристов. И Пушкин здесь — этакий плутоватый турагент. И дальше с цыганской навязчивостью, наглейшее: «Там чудеса…» Известно, что чудеса — развод, гибрид из шарлатанства и православия. Так что же это за Лукоморье? Русская лоховская хохлома. Колыма с комфортом?

Может, таким привиделось поэту будущее — «современный мир»? Недаром, представляя Лукоморье визуально, видишь что-то дебиловато-диснеевское.

Вернемся к Коту. Кем он посажен на цепь? Демиургом? Новой властью? Опричниками? Сатанистом Куклачевым? Неизвестно. Все элементы насилия умело опущены автором.

Кот, безусловно, — трагическая фигура. Но… Пушкин предлагает нам лишь расслабленную благостность, будто бы Кот кайфует от собственного рабства. «И днем и ночью Кот ученый все ходит по цепи кругом». Он не рвется, не мяучит, не ропщет на судьбу. Напротив, «идет направо — песнь заводит. Налево — сказки говорит». Кот сей являет собой дурной глубинный архетип русского народа.

Это бесконечное хождение «налево-направо» (хотя мы понимаем его ТОЛЬКО как Хождение Кругом, точней, По-Кругу, еще точней, По Замкнутому Кругу) говорит о полной политической исчерпанности мира Лукоморья, о тотальном кризисе идеологий.

Лукоморье — воплощенная антиутопия, идиллия завуалированного рабства, постмодерн до постмодерна, жуткое предвиденье. Кот Ученый «песнь заводит» и «сказки говорит», ибо живет в обществе Спектакля.

Этот Кот просто не может выполнять других функций, он жертва синтезированных Системой новых видов софт-насилия, производное поп-опыта. Он пытается улыбаться улыбкой Чеширского Кота. Но улыбка эта не исчезает на его мордочке. Это «чиз» — улыбка, навязанный символ благополучия.

Но мы-то знаем, что на самом деле — это измученный, обозленный, агрессивный Кот. Он может запросто проглотить Колобка, ревностно чуя в нем невыносимую прелесть недоступной свободы.

Что же спасает Колобка? «От этого ушел, от этого ушел, и от тебя уйду!» Наглый этот заговор Кот давно уже выучил наизусть. Заговор лишается своей магической-гипнотической силы. Колобку требуется нечто, чего не знает Кот, что рушит пушкинский слог и коробит слух.

Колобка осеняет: «Это то самое гениальное Дыр Бур Щел — Крученых!» «Дыр Бур Щел!» — кричит Колобок: «Дыр Бур Щел!» И Кот, услышав заклятье, превращается в Нечто обезумевшее.

Колобок проходит Путь Героя. Обходит демиургические ловушки — Волка, Медведя и других. Его антипод — Репка. Колобок с хвостом, с фаллическим корнем-щупальцем, которым он уцепился за утробу, за пуповину Земли. Он трус. И все, кто растил его — Дед, Бабка, Жучка и другие — демиургические слуги. Они тянут-потянут, но вытянуть не могут. Они хотят вытащить его, но тщетно. Потому что Репка — всего лишь овощ с гностическим понтом.

Мышка, хоть и вытащила его из земли, при этом абсолютно десакрализировала, в прямом смысле слова, махнув на него хвостом.

Все эти Мышки, Жучки и прочее окружение Репки — качественно иные, по отношению к тем, кто вертится вокруг Колобка. У Колобка нет друзей. И вокруг него все недобрые. Все себе на уме.

Колобок аскетичен и свят. Он убивает в себе «человеческое, слишком человеческое», мгновенным разрывом с родным, уютным, близким — «он от бабушки ушел, от дедушки ушел».

На первый взгляд, это анархический эгоизм подростка, безответственность, примитивно понятая неразвитой душой свобода, быть может, даже предательство. Но по сути, это глубокое продуманное действие, полное пассионарного расчета. Магическая инициация, уход, необходимый для «обособленной личности». Обретение подлинного «Я» через одиночество, через безбожное монашество. Гордыня Другого, преодоление равенства. Ведь равенство отрицает иерархию и делает невозможным уход. Безупречное выполнение Миссии. Не об этом ли говорят: «Путь к Совершенству лежит через Предательство»? Колобок предает семью, обретая геометрическое Совершенство. Это Инициация Предательством.

Дедушка и Бабушка страдают. Они сделали Колобка, слепили его, радовались ему, любили его. А он бросил их, и ушел.

Но не торопитесь их жалеть! Оба персонажа не так просты, как кажется. Они олицетворяют собой множество уровней Зла, из них важнейшее — Зло демиургическое (рождение Колобка), и Зло покорно-христианское, сама жизнь, ибо они — атомарные индивиды, обыватели, привыкшие смиренно терпеть. (В них «славянское рабство»).

Они «жили-были», то есть, проявляли инстинктивную, механическую животность, инерциальность простейших. Они — обитатели низших миров, метафизические микробы. Их не жалко. Их страдание не глубоко. Это тупое страдание плоти. При этом они опасны и жестоки, как часть демиургического воинства. Их «жить-быть» обладает настойчивой очевидностью яви. Они «жили-были». И они будут «жить-поживать».

Колобок уязвим рядом с ними. Ведь его страдание экзистенциально, метафизично. Он — более дух, идея. Но при этом он обречен на плотское — его сделали из теста, он вкусен, его можно съесть.

Дедушка и Бабушка не милые, пряничные безопасные старички.

Они как бы недобрые, нехорошие. В них девидлинчевская шизоидность. Они нюхают кокаин. Может быть, они слушают джаз. Они развратны.

Они — та сатанинская парочка, живущая в Домике на Обочине, в замке за лесом, на дьявольском пустыре, там, где пропадали скот и дети.

Не из их ли головок лепили они своих первых колобков? Они — обреченные на маньячество монстры из архетипического фильма ужасов.

Колобок — бунтующая сущность, нарушившая законы жанра.

На первый взгляд, он гностический анархист, ведь он не декларирует ни своих мотиваций, ни целей. Но в нем не кроулианское «делай, что хочешь», а русское «или право имею», нечто, осуществленное «По Щучьему Веленью» (если эта Щука — внутри).

Сатанинская парочка хохочет: «Катись, Колобок! Впереди Догвиль, там тебя и распнут!»

Но Колобок — не Грейс двухсерийного приближения к насилию. Колобок стреляет сразу, разрывая ловкими пулями декорации города. И его фальшивые жители умирают.