Книга И это тоже пройдет - Милена Бускетс

– Вот видишь? – первым заговорил Оскар. – Ты ничем не желаешь поступиться.

– Неправда! – попыталась защититься я.

– Ты не в состоянии отказаться от своей беспорядочной жизни, от инфантильного стремления быть не такой, как все, и со всеми спорить.

– Неправда! Это ты не умеешь уступать! Думаешь, я не видела, какое у тебя было лицо, когда дети вчера взяли по третьему блинчику с шоколадом?

– Да ты просто ненормальная! Блинчики с шоколадом – это не ужин. К тому же я не понимаю, зачем каждый вечер ходить в ресторан. Зачем сорить деньгами?

Я вспомнила наши бесконечные споры по поводу еще одной пары кроссовок для Нико; его вечные упреки в мотовстве (хотя я тратила свои собственные деньги); его требования к детям доедать все до крошки, запрет смотреть телевизор больше часа в день и спать в родительской постели; ворчание, что у мальчиков и так полно игрушек и незачем покупать новые; недовольство домработницей (воровать не ворует, но слишком ленива!) и манера постоянно задерживать ей плату, хотя бы на несколько дней, словно желая подчеркнуть, что она нас не очень устраивает; замечания, что ресторан действительно неплохой, но с тем же успехом можно было поужинать и дома. Еще я вспомнила день, когда в Барселоне выпал снег и нам пришлось идти за детьми в школу на другой конец города пешком (метро не работало, поймать такси было нереально). Я воспринимала случившееся как чудесное приключение и, шлепая по ледяной каше в насквозь промокших ботинках, воображала себя сказочной героиней, бредущей наперекор стихиям спасать своих малюток. Кругом царил радостный хаос: сквозь белую вату мерцали рождественской иллюминацией огни автомобилей, и пушистые хлопья кружились над нами, оседая на ресницах и губах… Оскар шагал рядом и всю дорогу беспрестанно бурчал. Разумные, практичные и неоспоримые правила, по которым он живет, для меня как тюремные решетки. А для него мой бунт против правил – свидетельство легкомыслия, самоуверенности и лени.

– Ладно, тогда давай хотя бы останемся любовниками.

– Нет. Или все, или ничего.

– Может, обсудим?

– Мы уже тысячу раз все обсудили, Бланкита. Ты не хочешь серьезных отношений, – тихо и устало сказал Оскар. – По крайней мере, со мной, – добавил он лишенным всякого выражения голосом, каким произносят слова, способные сразить наповал. – И вообще мне пора: дела в Барселоне.

Я знала, что он мне солгал: какие дела в пятницу вечером в разгар лета? Просто в последнее время он все выходные проводит со своей новой подружкой.

– Поедешь к этой шлюхе?

Я не собиралась огорчаться. Огорчение – слишком тонкое, многогранное и глубокое чувство, требующее полного погружения. Лучше разозлиться.

– Она не шлюха. Она очень милая, – сердито ответил он и спрыгнул с постели.

– Милая, скажите пожалуйста! Большое достоинство!

Я выбежала из спальни, громко хлопнув дверью. В спину мне неслись призывы вернуться.

До обеда Оскар пребывал в приподнятом настроении и не выпускал из рук телефона, без конца отправляя и получая сообщения. Сразу после обеда он уехал.

– Я всегда буду рядом, – сказал он, прощаясь. – Я никогда тебя не оставлю.

– Ты это серьезно?

– Конечно. Никто никогда не будет любить тебя так, как я, – подтвердил он, и лицо его окрасилось печалью.

– А вдруг кто-нибудь найдется?

Словно не слыша, он заключил:

– Не забывай: жизнь иногда делает крутые виражи. Никогда не знаешь, что тебя ждет впереди.

– Это точно.

Наверное, в нашей жизни все крутые виражи уже позади. Колесо рулетки остановилось, и снова наш номер не выигра л. Только нам больше не на что играть. Хорошо бы восстановить утраченный мир или хотя бы сложить из осколков что-то на него похожее. Если собрать пазл, который вернет меня в прежнюю жизнь, я стану той же, что была когда-то, и мне не придется искать приключений на стороне. Но, боюсь, потеряно слишком много деталей.

Оскар потянулся поцеловать меня в губы, но я отвернула лицо.

Я закрыла за ним дверь, и Гильем, довольный, что остался единственным мужчиной в доме (Дамиан не в счет: он всего лишь гость, и у меня никогда ничего с ним не было), воскликнул:

– Вот и хорошо, что он уехал. Слишком уж он правильный. Не понимаю, что ты в нем нашла.

Я натянуто улыбнулась:

– Действительно. Представляешь, вчера он возмущался, что дети съели по три блинчика на ужин.

Я дала детям денег, чтобы они пошли в аргентинскую лавочку возле церкви и купили себе сколько угодно блинчиков с вареной сгущенкой. Ничего страшного не случилось, внушала я себе, а жизнь действительно делает иногда крутые виражи. Но почему-то меня не покидало ощущение, что я проглотила кусок стекла.

13

Дети, обессиленные еще одним днем на море, рано ушли спать. На террасе почти стемнело. Из городка доносился веселый горячий гомон летнего вечера. Подсвеченная прожекторами церковь сияла, напоминая театральную декорацию, словно мстила морю за то, что днем оно перетянуло к себе всех прихожан. Море, превратившееся в огромную темную лужу, лишилось своего величия и лишь смиренно отражало белый свет луны и желтоватый – городских фонарей. К зданию церкви жались жилые дома, как будто ища под ее сенью защиты.

Мы с Дамианом курили самокрутки, которые сворачивала нам Элиса – так заботливая мать пичкает заболевшего ребенка сладкой микстурой. Дамиан с Элисой сидели в дальнем углу террасы, о чем-то шушукаясь. Она наклонила к нему голову и говорила, не поднимая глаз; он слушал ее, глядя куда-то за горизонт, и с лица его не сходила улыбка. Гильем с Софией пили – ни разу не видела, чтобы Гильем курил, – и он подбивал ее приехать к нему погостить и заодно помочь избавить сад от сорняков. К нашей компании добавились друзья Дамиана – двое писателей и с ними две дамы, – прибывшие несколько часов назад. Я их знала – пересекались на разных мероприятиях. Я смотрела на них и не могла избавиться от ощущения, что каждого вижу насквозь, вместе с тем понимая, что беспощадной ясностью взгляда обязана алкоголю, траве, равнодушию ко всему на свете и злости на Оскара и Санти, с которым на завтра договорилась о свидании. Писатели – оба довольно обаятельные, любезные и неглупые – были далеко не красавцы. Оба блистали умом и остроумием, и никто не обращал внимания на их малопривлекательную внешность (правда, сами они привыкли судить о женской красоте весьма придирчиво, чтобы не сказать беспощадно). Оба вежливы до приторности, а одеты так, словно одежду им до сих пор подбирает и гладит мамочка. Их спутницы – хорошенькие, стройные, приветливые – разговорчивостью не отличались и время от времени переглядывались друг с другом, словно недоумевая, как они здесь очутились. Гости привезли с собой гитару. Хуанито – пониже ростом и посимпатичнее – тронул струны и запел. Женщины запели вместе с ним. Репертуар состоял из латиноамериканских песен о любви. «Может, как раз одну из них ты слушала в баре того аргентинца?» – подумала я.