Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

Но никакого движения там, внизу, не было заметно. И кто-то произнес: «Его ударило тросом, когда тот оборвался. Он не шевелится!» – на что полковник засмеялся, как от хорошей шутки. Потом кто-то крикнул: «Он мертв!» – и лишь тогда на лице полковника что-то дрогнуло, и он заорал: «Вытащите его наружу!» Его вытащили и положили лицом вверх, и его лицо было испачкано в земле, глаза широко открыты, и в уголке рта виднелась струйка крови.

Тогда один солдат наклонился послушать его сердце и снова произнес: «Он мертв, господин полковник!» И полковник сказал: «Не может быть!» – бросился к лейтенанту, задрал на нем куртку, чтобы сделать массаж сердца, и закричал: «Ступайте за скорой помощью!» Но он все так же свирепствовал, все так же не хотел показать, что напуган, и кричал на солдат: «Берите лопаты и работайте!» Однако ни один из солдат не тронулся с места, а мертвый лейтенант лежал там, у их ног, невероятно худой, невероятно хрупкий, под курткой у него не было даже майки, его живот весь ушел под ребра, оставив вместо себя пустоту, в середине которой виднелся лишь пупок, а на левом плече виднелась красная полоса, которая сейчас была синеватого цвета и которая продолжалась, пересекая его грудь по диагонали – след от ремня планшета, своего рода стигмат.

И в конце концов поспешно прибыл кто-то из командования, люди сразу расступились в стороны, увидев его. Он приблизился к полковнику и сказал ему: «Что ты наделал, Дане? Ты еще кого-то убил?»

Только тогда полковник начал бормотать: «Я не знал, что так получится… Я не знал, что так получится… Боже мой, что скажет Товарэща?[24] Боже мой, что скажет Товарэща?..» И только позднее все мы узнали, что этот негодяй был родственником Чаушаской[25], или ее знакомым, или черт его знает кем, и поэтому так сильно ее боялся, и, возможно, она его и убрала, потому что никто больше о нем ничего и никогда не слыхал…

Поднимаю тетрадь с пола, хотя не знаю, что с ней делать, хотя не знаю, кто этот майор, который орет на меня, как сумасшедший, – возможно, что он тоже родственник Товарэща, но все равно я бы с удовольствием размозжил бы ему голову плотницким топором, лежащим рядом.

Левая рука майора впивается мне в воротник куртки, которая трещит по швам, его пальцы уже у меня на шее; он хватает и сильно дергает за ленту из белого пластика, пришитого к воротнику. Майор с бешенством тащит меня в сторону двух больных солдат, которые пытаются подняться с пола. Он уже почти доволакивает меня к ним, когда вдруг ужасный гром снова взрывается в воздухе, как выстрел из миномета, и майор останавливается, ошеломленный этим грохотом и эхом, которое раскатывается среди четырех стен зала. Два полковника смотрят на солдат.

Майор резко оставляет меня в покое и направляется к солдатам, среди которых я вдруг замечаю Филпишана, бетонщика, который держит в руке строительный пистолет. Майор понимающе улыбается (и меня изумляет, как быстро он переходит от одного душевного состояния к другому), приближается к солдатам и говорит им мягким голосом:

– Товарищи солдаты, прошу немного тишины, нам надо разобраться с некоторыми нарушениями, я требую объяснений у лейтенанта, прошу немного тишины, да? Только немного тишины, да? Да? – настаивает он, слегка улыбаясь.

– Да-да! – говорят солдаты. – Да-да! – повторяют они.

И собираются вокруг него, смотрят на него, как смотрят в зоопарке на орангутанга, или так, как разговаривают с сумасшедшим, чтобы не раззадорить его еще больше, а два полковника стоят безучастно, заложив руки за спину.

– Вы там поосторожнее с этим пистолетом, товарищ солдат! А то как бы не было несчастного случая! – кричит майор, обращаясь к Филпишану. – Вы раньше стреляли из пистолета для забивания болтов?

– Да, но вы не беспокойтесь, товарищ майор, – говорит, нахмурясь, Филпишан, – я работал и в Ираке, и в Ливии, и в Сирии, я знаю, я умею им пользоваться, я могу стрелять из него и с закрытыми глазами, вот так…

И Филпишан молниеносно приставляет пистолет к стене у себя за спиной и выпускает новый заряд, который производит еще более страшный грохот в помещении.

Майор приближается к ним, сбитый с толку, внимательно изучает их, но солдаты не только не дают себя изучать, а, напротив, сами выступают еще больше вперед, как будто хотят видеть майора поближе, и, прежде чем он открывает рот, кричат ему: «Да-да! Мы стоим тихо, товарищ майор!» – хотя майор не сказал им больше ни слова, а Филпишан продолжает свою тираду, пока майор вдруг не кричит ему раздраженно: «Отставить разговоры, солдат!» И Филпишан отвечает: «Слушаюсь!»

Я спрашиваю себя, кто он, черт возьми, этот майор, почему же Панаит не сказал мне о нем ничего, и я краешком глаза снова смотрю на плотницкий топор, лежащий рядом со мной. Может быть, майор тоже, как и Силиштян, родственник или протеже семьи Чаушеску? Так это или иначе, все равно я размозжу ему голову, если он не прекратит. Все, его и моя карьера заканчиваются здесь. Начиная с завтрашнего дня мы оба будем лишь двумя статистическими цифрами для проработки в масштабах всей армии.

Майор возвращается, ведет меня к солдатам, срывает с них фуфайки и пытается с помощью двух полковников ухватиться за военных и поднять их с пола, но ему это не удается. Он требует, чтобы я сказал, кто эти солдаты, и тогда Бог посылает мне самую лучшую мысль, и я говорю:

– Товарищ майор, это двое военных, плотники, которые заболели несколько часов назад. Мы сообщили в санитарную часть, должна прибыть скорая помощь. Они ничего не ели, их рвет… Их должен осмотреть товарищ доктор. Думаю, что у них холера… я знаю симптомы, у меня тоже была холера два года назад.

Я, конечно, лгу, но с некоторой долей правды. У меня не было холеры, но была дизентерия. Эффект от моей лжи не замедлил сказаться. Мгновенно лицо майора белеет, как полотно. Двух полковников охватывает страх:

– Пойдемте! Пойдемте! У нас дела, товарищ майор!

Майор смотрит на меня в замешательстве и быстро убирает руки. В это время раздается еще один выстрел пистолета, который снова потрясает стены, но на сей раз все трое торопятся к выходу, и вослед им раздается хохот военных. Двое «холерных», привстав в полулежачем положении, тоже смеются, раскрыв рты до ушей, как два бродячих скелета. Джирядэ вдруг показывает пальцем на Аврэмеску и Добрикэ, взвод смотрит в указанном направлении, и все начинают смеяться еще сильней, охваченные диким весельем. В какой-то момент Джирядэ говорит:

– А ну вас, прекратите, а то у меня тоже откроется язва!

Потом оборачивается ко мне:

– Товарищ лейтенант, кто это были?

– Поверь, Костаке, я хотел бы тебе ответить, да не знаю. Я их до сих пор не видал ни разу.