Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

– Были, – говорит он. – Но они все же оклемались.

Мы усаживаемся на колени, снимаем наши планшеты, кладем их рядом и снова начинаем осматривать солдат. Приходим к одинаковому заключению: это не лихорадка.

– Я послал Рошеци в лазарет, – говорю Панаиту, – чтобы кто-нибудь пришел и посмотрел их.

– Эти? Брось, Иоане, не смеши, потому что никто не придет! Не знаю, что тебе сказать. Я вернусь к своим, потому что идет майор Скутару из штаба. Шанку видел, как он поднимался на леса час назад.

Панаит уходит. Между тем появляется Рошеци из лазарета и говорит, что там были только три санитара-срочника.

– Товарищ лейтенант, – говорит он, – пусть меня дьявол задерет вместе со всей моей родней, но, клянусь, я готов был взять лом и поубивать их! Все они были сержанты! Военные срочной службы и сержанты! Все толстомордые, в накрахмаленной, наглаженной до стрелочки форме, сопляки, смотрели на меня, как на отбросы. «Мы не можем прийти, – сказали, – потому что выпачкаем ботинки. Приведите больных сюда, но ближе к обеду, когда появится господин доктор». Военные срочной службы – санитары и сержанты! Что они такого совершили, братцы, чтобы стать сержантами? – кричит возмущенно Рошеци. – Какие геройские подвиги?

– Ничего они не сделали, Илие, они блатные, у них дяди генералы, – говорю я. – Приготовьтесь – идет инспекция.

– Опять инспекция, черт бы их побрал!

В этот момент дверь в мастерскую резко открывается и два полковника в форме пехотинцев, которых я не знаю, в сопровождении майора артиллерии, которого я до сих пор не видел (возможно, Скутару), входят в помещение и направляются прямо ко мне.

– Товарищ лейтенант, почему ты не работаешь? Почему ты не работаешь, говорю? – рычит он на меня зычным голосом, который приковывает меня к месту. – Где твоя тетрадь командира взвода? Где твои люди? Покажи мне, товарищ, тетрадь командира взвода!

И, не дожидаясь, подбегает ко мне и вырывает из моего планшета тетрадь командира взвода, открывает ее, держит одну секунду и бросает ее мне в лицо с воплем:

– Вон тех, которые лежат на полу в углу, ты занес в свой план развертывания, ну, товарищ лейтенант? Где у тебя записаны те, что лежат там, на полу, а, бессовестный? Почему у тебя солдаты не работают, а, лейтенант? Почему они лежат и спят и не работают? Отвеча-а-а-а-ай, ну-у-у-у, да я посажу тебя в тюрьму за саботаж! – ревет он с такой звучной силой, какой я еще не слышал нигде на «Уранусе».

В этот момент в помещении раздается оглушительный взрыв, в миллион раз сильнее, чем вопли майора; гул затихает далеко не сразу, перекатываясь еще несколько секунд между бетонными стенами.

Поистине ужасающий шум заставляет полковников прижать ладони к ушам. Уголком глаза вижу, как Джирядэ ставит вниз что-то тяжелое, и в мгновение ока понимаю, что он нарочно ударил кувалдой по толстому стальному листу, прислоненному к стене рядом с верстаком, на котором распиливают доски. Любопытно, что на майора это подействовало. Он резко поворачивается к ним и мгновенно становится как овечка и говорит им масляным голосом:

– Товарищи, попрошу немного тишины, да? Очень вас прошу, товарищи солдаты, да? Да? – спрашивает он с улыбкой.

– Да! Да! – говорят солдаты, стоящие вокруг Джирядэ, и смотрят на Скутару, спутники которого, два полковника, не издают ни звука.

Майор поворачивается ко мне и воет с удвоенной силой, толкая меня в грудь обеими руками и прижимая меня к стене.

– Подними же с пола тетрадь, иначе я сейчас влеплю тебе пару пощечин, чтобы ты пошел к чертовой матери, ни на что не способное чертово племя!

Поднимаю с пола тетрадь и держу ее в руке, не зная, что с ней делать. Я пережил достаточно различных моментов на «Уранусе», когда абсурдность вопросов заставляет тебя молчать, потому что ты не знаешь, что отвечать. Вопросы типа: «Товарищ лейтенант, почему так сильно радуются ваши солдаты, что они освобождаются через две недели?» Или: «Почему в столовой больше не было еды именно тогда, когда пришла очередь вашего взвода? Ты можешь нам объяснить, почему так получается?» Или: «Как это случилось, что заболели дизентерией именно ваши солдаты? Объясните!»

Таких вопросов мне задавали огромное количество. Я знал унижения и оскорбления, меня ударяли перед взводом, но никогда взрыв ненависти не имел такой силы, как сегодня. Обычно волна ненависти растет постепенно, иначе говоря, у тебя есть время подготовиться к тому, что последует дальше. На этот раз, однако, ненависть какая-то ненормальная, безумная, поистине бешеная, знак того, что у майора или есть связи на самом верху, или он попросту сумасшедший. Подобный человек может тебя убить не задумываясь. Такое уже случилось два года назад, когда один полковник, Силиштяну или Силиштян, известный своим фанатизмом и бешенством, пришел с проверкой в Корпус В, где производилась выемка грунта. Там он столкнулся с лейтенантом Валерианом – он и восемь его солдат должны были вырыть траншею, чтобы соединить два более крупных участка. Траншея была глубиной два, шириной три метра, и ее копал экскаватор; практически военным оставалось только убирать землю, оставшуюся на дне, но работа была тяжелая и изматывающая, а машина остановилась, и дело с рытьем дальше не продвигалась, потому что ковш экскаватора наткнулся на трубу или подземную коммуникацию.

Солдаты и лейтенанты вышли и стали ждать, пока придут инженеры. А тут проходил Силиштян, и он их увидел. «Эй, что вы здесь делаете? Почему не работаете?» – закричал он, а люди встали на ноги, и лейтенант ему сказал: «Ковш натолкнулся на что-то, и мы не можем двигаться дальше». А полковник зарычал: «Натолкнулся на вашу дурость! Марш за работу, и не стойте, как попрошайки, не хватает еще, чтобы другие решали вашу проблему! Иди и ты решай, лейтенант, потому что товарищ Чаушеску не может ждать такого лентяя, как ты! Ступай и смотри, что там».

И он с силой толкнул его к краю траншеи, а лейтенант сказал: «У нас нет выхода, товарищ полковник, я видел, что там такое, мы можем привязать трос к трубе и вытащить ее, но это опасно, потому что мы не знаем, что это». И полковник в ответ: «Заткнись же, балда, и привязывай трос». Потом он ударил его кулаком в спину и столкнул в яму, и Валериан привязал трос, но он оборвался. Когда ковш экскаватора по сигналу полковника поднялся, чтобы вырвать трубу, лейтенант остался лежать распростертым внизу, на дне траншеи, как будто бы хотел этим сказать, что ничего больше, чем это, сделать нельзя. А восемь солдат наверху стояли не двигаясь на краю ямы и смотрели вниз на него, а Силиштян орал: «Эй, что ты там делаешь, выходи, к черту, наверх, я тебе тут навешаю!» – но лейтенант ничего не делал и не подавал признаков того, что он его слышал. Солдаты, сгрудившиеся на краю траншеи, молчали, а машинист экскаватора спросил сверху из кабины: «Что случилось?» Но никто ему не ответил.

Потом полковник завопил снова: «Выходи же, ты, сию минуту, иначе я спущусь и подниму тебя кулаками!» – но лейтенант упорствовал в своем молчании и в своей равнодушной ко всему лежачей позе. А солдаты все смотрели на него, столпившись на краю траншеи, а время шло. Полковник давно докурил свою сигарету. Он приближается к краю траншеи, снова крича: «Эй, лейтенант, ты действительно хочешь узнать, что значат хорошая взбучка? А ну-ка, марш из траншеи!»