Книга Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945 - Ганс Баур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ответ: Отвечая на ваш первый вопрос, могу заявить, что в это время года температура на высоте 4 тысячи метров составляет 8–10 градусов ниже нуля, но внутри самолета мы поддерживаем температуру плюс 20 градусов по Цельсию. Такая температура поддерживается с помощью тепла, выделяемого выхлопными трубами. Естественно, температуру можно регулировать».
Отвечая на вопрос о кислородном голодании, я расскажу вам один случай, который произошел буквально накануне. На борту нашего самолета находился шестимесячный ребенок. Из-за грозы и кучевых облаков нам пришлось лететь на высоте 4500 метров. Уже на высоте 4 тысячи метров ребенок начал засыпать. Он стал вялым, при этом у него усилилось сердцебиение, а губы посинели. Я приказал своему радисту направить струю кислорода ребенку прямо в нос. Когда он это сделал, ребенок непроизвольно вдохнул кислород, проснулся и больше уже не засыпал. В данном случае мы могли только выпустить струю кислорода в воздух, поскольку ребенок не может прикусить мундштук, но даже это помогло… Мне часто приходится вести подобные беседы. Авиация стала делом хорошо известным и широко обсуждаемым. Она привлекает внимание людей все больше и больше.
Иногда у нас случались неприятные происшествия, причиной которых были кислородные подушки. Один такой случай произошел в 1932 году во время полета над Альпами по маршруту Мюнхен – Венеция – Рим на самолете Ju-52. Как я уже говорил, для этого маршрута характерны плохие погодные условия. Его вообще бы не освоить без Ju-52, но и на нем мы забирались на высоту 6 тысяч метров. Во время полета, о котором я хочу рассказать, мы находились в воздухе уже в течение часа, когда радист, который, как и я, никогда не испытывал недостатка в кислороде, сказал, что ранее он никогда не допускал столько ошибок при передаче азбуки Морзе, как сегодня. Он захотел пойти в салон и вдохнуть немного кислорода. Вместе с нами на борту находились два пассажира – женщина, которая прекрасно себя чувствовала и без кислорода, и доктор Гольцер, метеоролог. Когда Леци, мой радист, и доктор Гольцер приложились к кислородной подушке, они оба упали на пол без сознания. Когда бортинженер зашел в салон, то увидел двух лежащих, причем было такое впечатление, что они мертвы. Цинтль испробовал другую кислородную подушку на себе, а затем направил струю из нее в сторону потерявших сознание. Через двадцать минут Леци вновь смог выполнять свои обязанности радиста.
Когда мы приземлились в Венеции, то выяснилось, что итальянцы были очень обеспокоены нашим долгим молчанием в радиоэфире. Мы обследовали ту кислородную подушку и установили, что, поскольку она хранилась в течение долгого времени, алюминиевый цилиндр подвергся окислению, что, в свою очередь, привело к тому, что химически чистый кислород пришел в негодность. Благодаря нашей жалобе повторение подобных ситуаций в будущем было исключено. Немедленным следствием этого происшествия стало то, что мы стали менять кислородные подушки чаще, чтобы предотвратить их окисление.
Я хотел бы рассказать здесь об одном особенном пассажире, короткошерстном песике черной масти, которого звали Вальди. Он хорошо себя чувствовал во время коротких испытательных полетов, так что я стал постоянно брать его с собой в регулярные рейсы, тем более что он сам об этом просил. Однако на высотах от 4 до 5 тысяч метров он начинал поглядывать на меня с грустью. Когда мы опускались до 3 тысяч метров, он опять начинал помахивать своим хвостиком. Спокойная, дружелюбная маленькая собачка сидела рядом со мной. Вальди очень любил теплую погоду, но Рим для него был слишком жарким, и он был счастлив, когда мы возвращались в Мюнхен. Вальди летал вместе со мной десятки раз.
Следует упомянуть о еще одном неприятном происшествии, оставшемся у меня в памяти со времен трансальпийских рейсов. Самым скверным образом давал почувствовать свое присутствие сирокко. Это жаркий ветер, который дует из Сахары и по некоторым своим характерным особенностям напоминает альпийский фоэн. Однажды он преподнес мне особый сюрприз. Я пролетал над Апеннинами на высоте 3500 метров и оказался в центре очень сильной бури. Когда я приземлился в Милане, то увидел, что вся поверхность самолета покрыта роскошным желтым песком. В Мюнхене я попросил метеорологов, или, как мы их называли в шутку, «погодных жаб», высказать свое мнение по этому поводу. Они были крайне возбуждены и объяснили мне, что это был песок из пустыни Сахара. Пыль поднимается воздушными потоками на высоту до 8 тысяч метров и переносится до подножия Альп. Во время бури песок перемешивается с дождевыми каплями и прилипает к самолету. За все время своих многочисленных полетов над Альпами я столкнулся с подобным явлением всего один раз. Наши специалисты признали этот факт исключительно интересным и уведомили о нем господ из Мюнхенской государственной метеостанции.
В марте 1932 года три летных капитана «Люфтханзы» были удостоены премии Левальда за выдающиеся достижения в авиации. Эти летчики налетали наибольшее количество километров. Все трое искренне любили авиацию, ощущали в себе призвание служить великой и высокой цели и относились к своему делу с полной ответственностью, но причины, по которым они были удостоены премии Левальда, были различными. К тому времени я уже налетал 900 тысяч километров, выполняя регулярные коммерческие рейсы, и пересек Альпы сто пятьдесят раз. За свои достижения на этом, без сомнения, самом зрелищном, но вместе с тем и наиболее сложном маршруте в Европе я и получил эту премию. Специально подчеркивалось, что полеты по этому маршруту осуществлялись с регулярностью 96 процентов после того, как в течение трех лет он считался экспериментальным. Среди прочего было отмечено, что мы перевезли рекордное число пассажиров. Вторым летным капитаном, удостоившимся награды, был Йозеф Функ, высокий, стройный мужчина из Вюртемберга, который без всяких происшествий налетал ночами 100 тысяч километров на маршруте между Берлином и Кёнигсбергом. Третьим был Ганс фон Штайнбек, получивший эту награду как самый пожилой гражданский летчик. Он был одним из пионеров авиации, к тому же одним из самых лучших специалистов своего дела; свой первый полет он совершил еще до 1910 года.
Эта награда служила для нас предметом особой гордости, но гораздо важнее для авиации было то, что мы поставили непревзойденный для того времени рекорд по безопасности на самых сложных маршрутах Европы, в том числе и во время многочасовых ночных полетов. Весьма важно, что германская авиация достигла таких успехов, несмотря на ограничения, наложенные на нее Версальским мирным договором, и что авиация постепенно заняла достойное место в мире и завоевала всеобщее признание. Следование «Люфтханзы» верным курсом позднее подтвердилось тем, что германская авиация открыла много новых международных маршрутов, а само слово «германский» стало синонимом слова «безопасный».
Сегодня, когда пространство бороздят реактивные самолеты, воспоминания одного из пионеров авиации имеют особый смысл. Я легко преодолеваю меланхолию – в самом прямом смысле слова «летаю» точно так же, как мы это делали в то время.
