Книга Улыбка Кубы - Елена Габова

– Ты здесь самая красивая девочка! – воскликнул Саня, ни секунды не поколебавшись.

– А если не врать?

– Неправильно выразился? Хорошо… Ты здесь самая красивая женщина!

– А если не врать?

– Ну… я не знаю, как правильно… Ты здесь самая привлекательная… рыба! Так подойдет?

Я засмеялась.

– Ладно, замяли. Пусть буду красивой рыбой. Вау, смотри! Жареный поросенок! – я указала на общий стол закусок.

– Это, кажется, свинья? Это вкусно?

– Это маленькая свинья, поросенок. Представляешь, я его не пробовала ни разу в жизни.

– Я тоже. Хочешь попробовать?

– Конечно! Уже ради этого стоило приехать на Кубу!

– Ради маленькой свиньи?.. Эээ… Как ты сказала? Просенка?

– Поросенка! Да, хочу попробовать. А больше нигде не светит поесть его. В Москве в ресторанах жареные лягушки – пожалуйста, устрицы всякие, осьминоги – пожалуйста, а поросенка нет.

Чернокожие официанты принесли виноград, папайю. В бокалы разлили сок и вино. Колебались язычки трех свечей в канделябре.

– Почему вы, дети, одни? – вдруг спросила пожилая немка за нашим столиком. И поправила в ухе бриллиантовую сережку. До этого они негромко переговаривались с мужем, и казалось, не обращали на нас никакого внимания. – Где ваши родители? – она говорила с улыбкой, но голос ее был довольно строгий, и получалось как-то ехидно. Спрашивала она по-английски, и я тоже ответила по-английски:

– Мы не дети. Нам по шестнадцать.

– Самый опасный возраст. И нужно быть с мамой и папой. Вы – брат и сестра?

Мужчина ковырялся вилкой в салате. Похоже, он не разделял мнение своей супруги о том, что мы должны быть с папой и мамой.

– Нет, – честно ответил Саня. А я пожала плечами. Пусть думают что хотят! Саня наклонился ко мне и прошептал:

– Джень, давай удерем от них?

– А ведь больше некуда сесть, все столики заняты.

– Совсем удерем!

– А жареный поросенок?

– Да ну его, Джень! Пусть они едят! – он посмотрел сначала на старушку, потом на старичка.

Мы вскочили со стульев. Саня даже стул уронил от порывистости. Вернувшись, поднял, извинился:

– Сорри.

И мы похромали на берег моря.

– Конечно, Сань, тебе не жалко уйти от праздничного стола. Ведь вы не отмечаете Рождество!

– Не отмечаем. Мы в бога не верим.

– А у вас столько церквей в Гаване!

– В прошлом кубинцы были католиками. А сейчас мы не верим.

– А во что верите?

– В социализм. В революцию.

– Революция была в пятьдесят девятом году. Сто лет прошло.

Саня поднял попавшийся под ноги камушек и запустил его в мелкие волны.

– Джень, знаешь, я тебе скажу, но это на нашем острове секрет. Не на Кайо-Ларго секрет, а на всем острове Куба. Ты умеешь хранить секреты? – он дружественно толкнул меня плечом.

– Умею, – ответила я таким же толчком.

– Я не верю в революцию и в социализм. Я не люблю Фиделя. И никто из молодых его не любит, – Саня запустил в волны еще один камушек.

– Но почему, Саша?

– Мы не хотим жить в бедной стране… Фиделя любят его ровесники и люди чуть-чуть помоложе. Дед мой – его фанат. А мы – нет.

– Тот парень, в Гаване… Хосе. Он то же самое говорил. И хотел убежать в Америку. Ты тоже хочешь?

– Нет. Я не убегу. Я слишком люблю Кубу.

Погода на Кубе всегда хорошая. Туч почти не бывает. Ночью всегда просыпаются звезды. Море не замолкает ни днем ни ночью. Оно вечно молодо. В начале пляжа установлен одинокий зонтик, покрытый рыжими, как волосы Саньки, пальмовыми ветвями. Он тут как страж берега. А под ним единственный лежак. Мы сели на этот лежак.

– Спой что-нибудь кубинское, Сань.

– Хорошо.

И он запел тихонько. Я думала, кубинские песни веселые, но эта была грустная. Тихая. Я ее слышала, и не раз, она была очень известна, но в устах Сани прозвучала почти незнакомо и немного печально.

Беса ме… беса ме муче…

Пел он, обняв руками одно колено. Взгляд сначала в землю устремил, голова его постепенно поднималась, вот он в море смотрит, выше, выше, на звезды… а потом он руку на мое плечо положил, и я не отстранилась, не хотелось мне портить песню… как-то она здорово улеглась под рокот моря и шум волн. И вообще было приятно.

– Очень красиво, Саш… а перевести сможешь?

– Си. Это легко… это про любовь, надо жарко и сладко целоваться…

– Взрослые песни поешь, амиго.

Он убрал руку с моего плеча и посмотрел на меня строго. Конечно, было темно, но звезды и месяц светили, и я уловила его взгляд.

– Взрослые! Эту песню написала школьница Консуэло Веласкес, ей было шестнадцать лет.

– Как нам сейчас! Ничего себе! Правда?

– Да. Она из соседней страны, Мексики. Но она умерла уже.

– А песню весь мир знает. Песню, выходит… школьницы?

– Си, так выходит… Теперь ты спой что-нибудь русское.

– Я плохо пою.

– Я тоже.

– Нет, ты поешь замечательно. Вы, кубинцы, все музыкальные. Всё музыкальное и танцевальное вы делаете классно. Ой, ладно, попробую.

И я запела тоже тихонько:

Отчего так в России берёзы шумят, Отчего белоствольные всё понимают, У дорог, прислонившись, по ветру стоят, И листву так печально кидают. Я пойду по дороге, простору я рад Может, это лишь все, что я в жизни узнаю, Отчего так печальные листья летят, Под рубахою душу лаская. А на сердце опять горячо, горячо, И опять, и опять без ответа, А листочек с берёзки упал на плечо. Он, как я, оторвался от веток… [13]

Эта песня нравилась и папе, и маме, и мне с Алишкой. Я ее часто про себя напевала. И с Алишкой мы ее пели. Шли по березовому скверу недалеко от школы и пели тихонько, держась за руки.

– Очень чудесно, – проронил Саня и сжал мое плечо. Так мы и сидели, под звездами, обнявшись. – А березы – какие они?

Я представила, а вернее, вспомнила, березы. Недалеко от нашего дома есть небольшой березовый сквер. И около школы есть. Берез в России ой сколько! Наверное, как пальм на Кубе, а может, еще больше. Сейчас, зимой, они голые, но все равно замечательные. И мне вдруг показалось, что они совсем не хуже кокосовых пальм. Пальмы красивые, и березы тоже, просто они разные. Пальмы с серыми стволами, березы – с белыми. Как люди. Одни чернокожие, другие со светлой кожей…