Книга Европа. Борьба за господство - Брендан Симмс

Амбиции Людовика требовали долгосрочной программы внутренних преобразований. В 1666 году энергичный маркиз де Лувуа стал министром обороны и через три года приступил к военным реформам – создал корпус офицеров, назначил квартирмейстеров, стандартизировал вооружение. Под контролем де Лувуа французских аристократов призвали на военную службу – кого-то упросили, кого-то заставили.[171] Королевская армия была преобразована в мощную военную машину, обладавшую монополией на применение силы в королевстве и наводившую страх на Европу. Аристократия уже не смогла вернуться к тем вольностям, какими пользовалась в годы фронды, поскольку ей приходилось постоянно доказывать свою преданность королю, чья власть становилась все более авторитарной. В 1666 году в стране началась политика поощрения рождаемости, чтобы увеличить численность населения, а следовательно, военную мощь и финансовые ресурсы монархии.[172] Тем временем Жан-Батист Кольбер привел в порядок королевские финансы, увеличил сбор налогов, стимулировал производство товаров и торговлю. За пределами страны он создавал «Новую Францию», особенно в Канаде, укреплял престиж страны, копил ресурсы для продолжения схватки за Европу и боролся с внешними врагами монархии. Экономическая активность для Кольбера была продолжением конфликта другими средствами. Все это, однако, не делало власть Людовика во Франции «абсолютной». В стране по-прежнему существовало много региональных, корпоративных и прочих ограничений власти короны. Франции пока не удалось полностью реализовать свой демографический и финансовый потенциал.[173]

Не только французское общество формировалось реализацией абсолютистских амбиций Людовика. Монарх понимал, что европейский статус королевства в Европе является важнейшим фактором обеспечения внутренней стабильности. Даже в отдаленном Лангедоке, к примеру, притязания династии на защиту Франции от протестантизма и «разрушительных замыслов» Габсбургов, как дома, так и за рубежом, воспринимались как основа ее легитимности. Местные элиты славили «короля-солнце» и готовились «справедливо покарать всякого», кто осмеливался отказывать ему в славословии. «Стоит королю победить в сражении, взять город или подавить мятеж в провинции, – сокрушался один из критиков Людовика, – и французы тотчас устраивают фейерверки, самый ничтожный подданный чувствует себя причастным к славе короля, это чувство примиряет его с собственными неудачами и утешает в горе».[174] Все это потенциально могло «аукнуться», так сказать, поскольку поражения на европейской арене неминуемо отразились бы на королевской власти внутри Франции.

Все было готово для согласованной дипломатической и военной атаки Франции на империю. В феврале 1665 года скончался испанский король Филипп IV. Вскоре после этого Людовик, женатый на дочери Филиппа, заявил о притязаниях Франции на часть испанских Нидерландов: он опирался на брабантское «право деволюции», старый обычай Брабанта, согласно которому дочери от первого брака являлись единственными наследницами своих родителей в ущерб детям, рожденным от второго брака; этот закон никогда не применялся в международной политике. Когда притязания Людовика были отвергнуты, в мае 1667 года король начал «деволюционную войну», одержал убедительную победу над испанской армией и аннексировал стратегически важные территории возле своих северных границ. Англия помогала Франции, охраняя ее северные и южные рубежи. Нуждавшийся в средствах Карл II за пять лет до войны продал Людовику Дюнкерк. Более того, поскольку Карл был женат на Екатерине Браганской, английский король поддерживал своими войсками притязания Португалии на независимость, что ослабляло Испанию и оттягивало испанские войска к югу от Пиренеев. Голландцы не вмешивались, частично потому, что их отвлекала война с Англией, но главным образом потому, что великий пенсионарий[175] Ян де Витт старался умиротворить Людовика, а не вступать с ним в войну. Вскоре стало ясно, однако, что выступление Людовика против Нидерландов являлось лишь увертюрой к более серьезному предприятию – вторжению в Германию. В целях собственной безопасности французы требовали не больше и не меньше, как, по выражению посла Людовика в Майнце, «границы по Рейну до Кельна».[176] Все это сопровождалось заявлениями, свидетельствовавшими о вновь возникшем интересе к императорской короне: король заключил союзные договоры с Баварией и Бранденбургом, а в тексты договоров отныне включались пункты о поддержании кандидатуры Людовика на титул императора.

Австрийские Габсбурги на тот момент ничего не могли с этим поделать. С самого начала десятилетия было ясно, что османы готовы возобновить откладывавшееся до тех пор вторжение в Венгрию. В апреле 1663 года, с тайного поощрения французов, османы объявили войну австрийским Габсбургам. Эта кампания завершилась сокрушительным поражением в битве при Сен-Готарде. Французское дипломатическое вмешательство от лица османов помешало австрийцам воспользоваться победой. Австрия снова боролась на два фронта – дипломатический и военный.

Совокупное влияние франко-турецкой угрозы целостности империи стимулировало развитие конституционных структур в Германии. В феврале 1662 года было созвано новое заседание сейма, посвященное османскому нашествию. В январе следующего года император заявил сейму, что не может сражаться в одиночку, и призвал депутатов «обеспечить безопасность империи, возлюбленного отечества германской нации». Он предложил организовать «всеобщее обсуждение и добиться могучего единства». Вскоре имперский сейм стал обсуждать опасность, исходящую от Людовика, особенно после вторжения французов в испанские Нидерланды. Примерно тогда все заседания рейхстага стали проходить в Регенсбурге, который сделался конституционной столицей империи. Город превратился в «коммуникационный центр», где обсуждались планы действий (пусть эти планы далеко не всегда выполнялись), где распространялись памфлеты, газеты и другие средства политической информации (в популярности медиа Регенсбург уступал только Лондону). В последующие два десятилетия сейм утвердил за собой право объявлять «имперскую войну» против внешнего врага, на заседаниях выясняли, как мобилизовать огромные ресурсы империи и как лучше ими распорядиться. Усилению власти парламента,[177] как и в Англии, способствовала международная обстановка. Оставалось, правда, неясным, сможет ли рейхстаг воспользоваться обретенной властью для обеспечения обороны империи и не помешают ли противоречия между фракциями выработке единого решения.