Книга Шаман - Татьяна Успенская

Раздался звонок. Нина вздрогнула. В сумерках никак не могла сообразить, что означает этот звонок. Близко ночь.

— Поди открой, — приказал Кеша.

Она встала, пошла в коридор, зажгла свет, распахнула дверь. Небольшого роста седой человек, в очках, с узенькой острой бородкой, привалился к стене. Кожа у него — серо-жёлтая, глаза — с блёклой плёнкой, губы — белые. И только щёки — розовые. Он никак не мог продышаться и заговорить: хлюпал грудью, поглядывал в беспокойстве по сторонам.

— Вам плохо? — Нина взяла его под локоть, ввела в дом. — Сядьте, пожалуйста. — Пододвинула стул. — Я сейчас принесу воды.

Человек не сел.

— Здесь живёт Иннокентий Михайлович? — заговорил неожиданно громко, сквозь хрипы и хлипы в груди. — Скажите ему, пусть примет меня.

Нина поёжилась от этого его властного нетерпения, жестом пригласила в комнату и робко вошла следом. Она думала, Кеша сразу увидит, как плох мужчина, тут же вскочит, поспешит надеть рубашку и пойдёт его осматривать. Но Кеша, мельком взглянув на больного, даже не пошевелился. Он по-прежнему полулежал, широко раскинув ноги, и лениво поглядывал из-под ресниц на неё, словно в комнате посетителя нет. Мужчина беспомощно покачивался на худых ногах.

— Садитесь, пожалуйста, — торопливо предложила Нина. Ей было неловко за Кешу она не знала, что делать.

Равнодушно поглядел больной на Кешу, отвернулся. Видно, ему и в голову не пришло, что вольно лежащий на тахте человек и есть знаменитый врач.

— Надеюсь, говорить со мной будут не здесь? — задыхаясь, спросил мужчина. — Когда придёт Иннокентий Михайлович? — Был он приземист, с узким полукружием губ, углами вниз, с большим носом. Только щёки не вязались с его больными глазами, с его желтизной. Нина не могла понять, почему они такие розовые. — Мне нельзя ждать! — воскликнул мужчина. — Мне плохо. Мне нужно срочно. Я заплачу, сколько он захочет.

— Вы присядьте, — просила Нина, пододвигая всё ближе к нему стул.

— Иди сюда, — позвал её лениво Кеша. Он явно наслаждался нетерпением мужчины и её смущением. — Значит, на чём я остановился? Ты вот болтаешь об астральном мире. А читала ты Папюса? Почитай, полезно. Я выучил его наизусть. Не думай, что общение с астральным миром невозможно вовсе. — Кеша помолчал. — Существует путь, как говорит Папюс, хорошо направленный на достижение желаемого. Это — голос безмолвия, смирения и — любовь смирения. Безмолвие — первое и самое важное условие духовной жизни человека.

Нина не понимала, о чём говорит Кеша. Ей было неловко, хотелось схватить Кешу за руки, подвести к больному, но она застыла в неловкой позе, странно парализованная Кешиным взглядом.

— Когда он примет меня? — едва сдерживая дрожь и раздражение, спросил мужчина.

«Сейчас взорвётся», — спиной Нина ощущала бешенство гостя. В ней тоже дрожало бешенство. Все жизненные устои разом рухнули. Что же за чудовище с розовым пупком лежит перед ней? Нина с трудом сдерживалась, чтобы не закричать на Кешу. Сцепила руки перед грудью.

— «Безмолвие развивается, как цветок Смирения, как корень Гордости, — продолжал как ни в чём не бывало Кеша, но Нина видела его язвительную улыбку, спрятанную в углах губ, острый блеск глаз из-под щёток ресниц. — Горе безмолвным… они завистливы в своём звании и горды своей наукой, их глаза выказывают могущество, но они не сумели приобрести Смирения… В то же время они эгоистичны, как корень».

— Послушай! — прервала его Нина нетерпеливо.

Но он холодно продолжал:

— «Таким образом, с одной стороны — Безмолвие, Смирение, Любовь, с другой — Знание, Гордость, Эгоизм. Таковы два пути, которые постоянно скрещиваются и которые нужно всегда различать в эволюции человеческого существа к совершенству. Тот, кто познал Единство, спокоен, как Безмолвие, смирен, как маленький ребёнок, радостен, как влюблённый!» Ты поняла что-нибудь?

— Я не могу больше ждать. Мне плохо, слышите, девушка? Разве можно заставлять ждать больного человека? Я только что из больницы, я с кровати, я стоять не могу. Да меня никто никогда не заставлял ждать! — воскликнул он по-детски пронзительно. — Даже министры не позволяют себе этого!

— Вот и иди к министрам, — сказал Кеша. — Их покупай на свои деньги.

Мужчина, видно, наконец, понял, что развязно лежащий человек и есть тот самый! Он тяжело, едва ставя ноги, задыхаясь, подошёл к тахте.

— Значит, это ты и есть. Да как же тебе не стыдно? Ты годен мне в сыны! Издеваешься? Пользуешься болезнью человека? Врач тоже мне… Врач должен лечить. Врач должен лечить всех больных. Правильно я с тобой… да тебя отсюда попрут в два счёта! Да я… — Кеша встаёт, не мигая, смотрит на мужчину. И мужчина оседает, втягивает голову в плечи, становится ещё меньше ростом, начинает лепетать: — Да если бы не нужда, разве бы я… — Он замолкает, кружится по ковру, задевает за стол с вышитыми медведями, буквально падает без сил на тахту.

— Я узнал тебя по голосу. Я узнаю тебя из миллиона. Пришёл просить помощи? Нет, ты не отворачивайся от меня, ты смотри мне в глаза. Это ты можешь: в порошок, своей властью… она у тебя большая. Ты издевался над теми, которые послабже тебя, которые под твоей властью! — говорит вроде спокойно Кеша. — Министры не заставляли тебя ждать, хоть ты и был ниже министров, а ты заставляешь людей ждать. Ты и не думал никогда о том, каково тем, которые ждут тебя в прихожей по пять часов, как они терпят. А для себя самого не оказалось терпения. Стереть в порошок ты можешь, а ты смоги кого-нибудь спасти от смерти, хотя бы самого себя, а? Чего пыхтишь? Всю кровь себе испортил злобой и своей властью. Теперь у меня она, власть, не у тебя. Убирайся отсюда. Не будет тебе спасения, подыхай.

Кеша взглядом приподнял человека, повёл в переднюю. Мужчина, заплетаясь, пошёл. Шёл, повернувшись к Кеше, лепетал:

— Сними проклятие, всё, что хочешь, сделаю для тебя. Охраню от всего мира, слышишь? Спаси. Сними проклятие. Мне только пятьдесят исполнилось.

Кеша распахнул перед ним дверь.

— Кеша! — закричала Нина, когда щёлкнул замок двери.

Она не помнила, как выбежала в коридор, как схватила Кешу за руку, потянула к себе.

— Кеша! — Она коснулась губами его щеки, отстранилась, испуганная своим движением, бесстрашно уставилась в его равнодушные глаза. — Я умоляю вас, Иннокентий Михайлович, вы такой хороший! Вы спасли мальчика от паралича, вы ноги вылечили женщине, вы каждому помогаете. Вы — большой, вы — громадный, зачем же сейчас… так мелко? Я ничего не понимаю, но я прошу вас, я вас умоляю, пойдите к нему, снимите с него проклятие.

Кеша минуту ошалело смотрел на неё, потом скривился в усмешке.

— Что с тобой случилось, тихоня? — отвернулся и пошёл в комнату. Нина кинулась за ним, взяла его за плечи, не отпускала. Он стряхнул её руки. — Дура! Ты знаешь, за кого просишь? Кого пожалела?

— Знаю. — Вот что значит приобщение к Вечности: холодное непроницаемое лицо, спокойствие и равнодушие! Она преодолела страх. — Я всё знаю. Сегодня приходила его мать. По его вине погибла девочка. Мать говорила, он умирает. Это Воробьёв. Ведь так? Послушайте, дело не только в том, что вы лечите, дело в том, что вы добрый. Вы ту девочку хотели вылечить. Вы из-за неё страдали, мучились.