Книга Гольф с моджахедами - Валериан Скворцов

Нэнси занималась с Наташей. У меня сердце останавливалось, когда начинались утренние и послеполуденные инъекции в отведенном для медпункта отсеке фале, который иначе как «пыточная» мы с Колюней между собой не называли…

И в то же время, может, из-за того, что семья собралась вместе, во мне крепла странноватая надежда. Словно бы предчувствие. Возможно, и из-за того, что отчаяние имеет пределы. Восстание воли?

В надежде, что поправка Наташи состоится, я укрепился, после того как съездил за две сотни миль вместе с Уаелеси на безымянный атолл к «немцу» и вака-атуа.

Мы выбрались, едва шторм затих и перешел в ленивую зыбь. Все долгие шесть часов перехода на катере меня мутило. Но мучения стоили увиденного.

На низком островке три километра на полтора в окружении кокосовых пальм с растрепанными из-за постоянных ветров челками стояли под парусиновым навесом, едва возвышаясь над уровнем моря, пианино и звукозаписывающая аппаратура. Питание к ней подавалось от ветряного генератора. Ветряк, издававший жалкое, похожее на вопли чаек поскрипывание, отстоял от «студии» на километр, чтобы не портить запись, и соединялся с аппаратурой кабелем. Немец, седой старик с венозными ляжками, торчавшими из-под коротких, словно у «голубого», бабьего покроя шортах, импровизировал «натуральные музыкальные моменты», на которые накладывались «природные звуки» — прибоя, ветра, птиц, скрипа пальм и заклинаний вака-атуа, если на святого находило вдохновение. А когда оно на него нашло, нашло и на меня воспоминание о взводном Руме, если полностью — Румянцеве, у которого приблудная болоночка, стоило заиграть на губной гармонике, принималась подвывать… Пьесы назвались «Серенада из глубин океана», «Летний любовник», «Не говори нежное прощай», «Зов Борея», «Вчерашние слезы» и в этом духе.

Кто его знает, может, парочка влюбилась друг в друга…

Во всяком случае, бизнесом они занимались семейно.

В фале, где оба обретались, под туристским столиком размещалась коробка из-под кассет «Sony» с пачками долларовых купюр. Во вторую такую же коробку ссыпались черные жемчужины. Зеленые бумажки из одной менялись на ювелирные шарики в другой. Качество товара консультировал вака-атуа. Он же взвешивал драгоценные горошины на электронных весах японской фирмы «Танита» и выдавал деньги из расчета за карат, округляя десятые доли в собственных комиссионных интересах.

Уаелеси шепнул, что жемчужины крадены у австралийской фирмы, которая арендует соседний атолл для контрабандного выращивания эксклюзивного товара. Секрет черноты фирма, в свою очередь, выкрала у японцев, выращивающих такой жемчуг на Таити, и больше его никто не знает. У ныряльщиков-воров тоже есть свой секрет: как на глубине десяти-пятнадцати метров раскрыть раковину и заглотнуть жемчужину…

Однако не для выявления воровства инспектор жег дорогую солярку в дизеле полицейского катера. Жалобу австралийцы не подавали. Инспектор навещал музыкальный островок на предмет налогового обложения немца перед его отлетом из Фунафути. Согласно островному обычаю, вака-атуа не облагался вовсе, тем более что святой относился к влиятельной конгрегации христиан-бомбистов. Существовала такая с памятной даты, получившей название «Праздник благоволения Господня». В тот день японская фугаска угодила в костел Фунафути через пять минут после того, как американский сержант, получив от службы воздушного наблюдения предупреждение о приближающихся самолетах, увел с молитвы в укрытие четыре сотни прихожан.

Мы полдня квасили яванский ром под «звуки природы, сливающиеся с музыкальными опусами», которые немец извлекал из исцарапанного песком пианино. Ксерокопию контракта с канадской компанией компакт-дисков «Норт Саунд», заказавшей музыку, жара и влажность припаяли к пластиковому столику, вынесенному на волю. Вака-атуа высыпал на контракт закуску что-то похожее на вяленых воробьев.

Единственный на острове стул занимал исполнитель, а мы, угнездившись на песке, ставили под столешницу для укрытия от солнца бутылки и стаканы. И те, и другие были в чехлах-«термосах» из колоколо. Шнапс подавался прохладным — из холодильника, подключенного к ветряку-генератору. Вяленые же воробьи от жары становились только съедобнее.

На третьей бутылке немец, отправившийся в фале за семейными фотографиями, споткнулся о коробку с жемчужинами. Проспавшись, мы ползали и выискивали их поштучно, задирая куски плетеного пола. Голова казалось такой тяжелой, что неимоверно хотелось сунуть её под очередную циновку и не вставать никогда.

Инвентаризацию найденного вел вака-атуа — с помощью приборчика, какими стюардессы, нажимая на кнопку, считают поголовье пассажиров перед взлетом.

Когда мы сползлись, он сказал:

— Хотите купить несколько?

Я подумал о Наташе и ответил:

— Наверное, это слишком дорого?

— По цене нетто плюс моя комиссия…

— За спиной у немца?

У меня чуть не сорвалось: а ревновать не станет? Хамства, конечно, во мне сидит много.

— Он согласен, мы это обсуждали, — сказал святой. — Возьмете?

Я долго разбирал на купюры комок мелких австралийских долларов, слипшихся в кармане шортов. Смутно вспоминалось, как ночью, под огромным, исконопаченным звездами небом, мы забредали по колено в Тихий океан со стаканами и ждали, когда волна подберется к подбородку, чтобы на пике её подъема влить в себя теплое пойло. Немец уверял, что если шнапс стекает в желудок «внутри», а волна одновременно опускается «извне», «мы абсорбируем напиток в унисон ритмам вечной и божественной природы». Чаще нас валило и накрывало волной с головой. Ритм оборачивался синкопой…

Мокрых банкнот набралось на десяток жемчужин.

— Вот ещё две, пусть получиться дюжина, — сказал святой. Комплиментарная скидка с общей суммы, сэр… Госпожа будет любить вас ещё больше.

Я простодушно кивнул. С похмелья теряешь бдительность. Вообще-то я не допускаю разговоров о своих отношениях с близкими.

Вака-атуа почувствовал.

Почувствовал и я, что он, назовем это так, подбирается ко мне. По-доброму, правда. Допились до сдержанной мужской дружбы. Как на волжских берегах под Кимрами. Святой мне тоже нравился. Пришлось улыбнуться — мол, все в порядке, никто никому в душу не залез, все хорошо. Он тоже улыбнулся и сказал:

— Я могу помочь госпоже, сэр. Брат во Христе Туафаки рассказал мне про вашу заботу… Я помог этому музыканту. Он пьет ром, пиво, опять ром и не боится утра. Я умею останавливать то, что не останавливает никто. Поэтому я здесь…

— А потом? — спросил я, не очень-то веря его чепухе.

— Потом с ним случится правильное. Хочет пьет, хочет не пьет.

— Лекарства?

— Нет, не лекарства. Ничего не пьет, кроме воды и сока. Я смотрю и смотрю, и смотрю, и смотрю…

— Сколько?

— Зависит. Неделю. Или две. На него я смотрел почти три.

— Сколько?

— Денег? Денег нисколько. За деньги не действует.