Книга Ангелополис - Даниэль Труссони

– Не все участники допроса оставили наш мир, – проговорил зашедший вперед Бруно.

Он озирался в поисках такси.

Со стороны канала задувал резкий ветер, и Верлен потуже запахнул куртку. Группа ангелов-мара застыла под каменной аркой, желтое свечение их тел отражалось в граните фасада. Мара редко выходят на свежий воздух. Их ввалившиеся глаза свидетельствуют о сотнях проведенных в тенях лет. Крылья усыпаны зелеными и оранжевыми пятнами с синим отливом, они такие же радужные, как перья павлина в синем свете зари. Неприятно было видеть этих созданий стоящими под очаровательной аркой моста как некое досадное недоразумение. Если бы сейчас было обыкновенное утро и они находились в Париже, Бруно настоял бы на том, чтобы арестовать всех тварей до одного.

После растянувшегося на вечность ожидания к бордюру подкатил видавший виды «универсал» и резко остановился. Бруно дал шоферу адрес, и они сели. Когда машина отъехала, Верлен заметил увязавшийся за ними гладкий черный автомобиль. Он следовал, держась на постоянном удалении от такси.

– За нами слежка? – спросила Вера.

Бруно кивнул.

– Сейчас разберемся.

Охотник, прислонившись к дверце, принялся наблюдать, ожидая, что заметит какой-либо знак, свидетельствующий о преднамеренном преследовании. Вера с улыбкой прикоснулась к его руке. Жест получился двусмысленным, однако он не сомневался, что дама и хотела этого.

Такси миновало театральный институт на Моховой, пересекло улицу Пестеля и выехало на узкую, обсаженную деревьями аллею. Окна баров и кафе уже были освещены, но магазины еще оставались закрытыми: стеклянные окна прикрывали металлические шторы.

– Высадите нас здесь, – распорядился Бруно, указав водителю остановиться около людного бара.

Они вышли из машины и прошли несколько кварталов, причем все это время Бруно то и дело оглядывался через плечо, и наконец остановились возле магазинчика с облупленным штукатурным фасадом. Вывеска над дверью гласила: «La Vieille Russie»[13].

Бруно взял железный молоток и ударил в металлическую пластину. Изнутри дома раздался звук шагов. В середине двери открылся глазок, и кто-то выглянул. Дверь отворилась, и показалась та самая женщина из фильма – жена Владимира, помогавшая Анджеле Валко. Поседевшая и согбенная Надя была в черном бархатном платье с рубиновой брошью у выреза. Верлен посмотрел на часы – всего семь утра.

– Не рано ли собрались в оперу, мадам? – произнес с легким поклоном босс.

– Бруно, – проговорила она, перебрасывая через плечо копну поседевших волос.

Он, нагнувшись, расцеловал ее в обе щеки.

– Ты знала о нашем приезде.

– Парижские ангелологи теперь не столь подозрительны, как прежде, – проговорила она, жестом приглашая их в сумрачный коридор. – Однако у меня еще есть друзья в российском отделении нашего Общества; они позвонили, узнав о вашем пребывании в исследовательском центре. Входите же. Но будьте осторожны. Возможно, не только я узнала о вашем прибытии в Санкт-Петербург…

Интерьер дома носил явно французские черты. Пройдя по коридору, они попали в гостиную, стены которой были отделаны темным деревом и красным бархатом и украшены цветастыми обоями времен Второй империи. С потолка свисала большая люстра, хрустальные подвески мерцали в первом утреннем свете. Надя провела гостей в комнату поменьше, плотно увешанную иконами. Изображения разной величины и формы были повешены так тесно, что края рам соприкасались и стены становились похожими на блестящий золоченый панцирь.

Заметив, что Верлен разглядывает иконы, хозяйка произнесла:

– Мой отец любил образа и открыл заднюю комнату своей антикварной лавки в Париже русским художникам, нуждавшимся в помощи и поддержке. В обмен на краски и кисти он принимал их работы. В то время подобный обмен можно было считать более или менее справедливым. Для меня они обладают не только исторической ценностью. Эти изображения стали воспоминанием о прошедшей эпохе. Рассматривая их, я вспоминаю наше изгнание, долгие ланчи в саду моих родителей с компанией их друзей, негромкий русский говор, красивый, но иногда не совсем благозвучный. Иконы стали музеем дней моей молодости.

Очнувшись от оцепенения, вызванного воспоминаниями, Надя повела гостей дальше анфиладой узких комнат, полных птичьих клеток и мраморных бюстов. Возле стены находился шкаф с коллекцией бабочек, там было много ярких, приколотых к стенке экспонатов. Медная пластинка свидетельствовала о принадлежности собрания великому князю Дмитрию Романову. Когда Верлен подошел ближе, чтобы рассмотреть ряды бархатных крыльев, то его пронзило внезапное чувство узнавания. Он вдруг осознал, что коллекция на самом деле составлена из перьев небесных созданий. Он заметил ярко-желтые перья ангелов Авесты, прекрасных, но ядовитых существ, крылья которых истекали отравой; радужно-зеленые крылья фарзуфов, денди ангельского мира, чьи перья под определенным углом отливали синевой и пурпуром, словно чешуи аквариумных рыбок; лавандово-оранжевые крылья андров, ангелов-мусорщиков; жемчужно-белые крылья фаскейнов, ангелов-обаятелей, голоса которых приводили в мечтательную рассеянность; ровные зеленые крылья ангелов-мара, паразитов, поселявшихся в человеческих душах, питающихся живым теплом. Собственно и сам Верлен, будучи опытным охотником, вполне мог бы создать линнеевский каталог подобных образчиков – однако хранить их ему не хватало духа. Мысль об убийстве и научной классификации этих существ и привлекала, и отталкивала его.

– Великий князь Дмитрий Романов был особенным человеком, – проговорила Надя, заметив искорку интереса в глазах ангелолога. – С помощью русского химика он создал консервирующее средство, способное окутать перо ангела и сохранить его… С тем же успехом можно пытаться сохранить очертания запаха или чего-то увиденного. Дмитрий подарил эти перья моим родителям, познакомившимся с ним во время изгнания. Кстати, в то же самое время князь помогал Коко Шанель в создании ее знаменитых духов. Нельзя считать совпадением то, что дама оказалась замешанной в интриги во время немецкой оккупации. Ее связи с нефилимами восходили ко временам русской революции.

Верлен не знал, как отнестись к этой информации. О нефилистической примеси в крови императорской семьи было известно – Общество восприняло падение дома Романовых как великую победу, – однако он не представлял, в какой степени такое свойство могло проявиться среди их потомков. «Если Дмитрий Романов действительно был нефилимом, какого дьявола он собирал перья своих собратий-ангелов? И что представляли собой родители Нади, раз сумели подружиться с ним? И насколько его связь с Шанель и нацистами гармонирует с фамильной историей?» Ему хотелось бы порасспросить хозяйку подробнее, однако взгляд Бруно дал понять, что данную тему лучше отставить, и посему он молча последовал за Надей в дальний конец комнаты.

Женщина отперла деревянную дверь и впустила гостей в более просторное помещение. Верлен не сразу сообразил, где оказался, но скоро понял, что они вошли через заднюю дверь антикварного магазина. Громадная бронзовая касса стояла на крышке полированного дубового стола, ее блестящие кнопки отражались в витрине выходившего на улицу окна. Атмосферу в комнате пропитывал густой запах табака, словно бы за десятилетия беспрерывного курения на стенах отложился табачный осадок. Верлен шел по помещению, набитому до предела всякими редкостями: барометр, головной убор из слюды, барочные, обитые шелком кресла. На одной из стен висели зеркала. Еще там были фарфоровые статуэтки, живописные изображения русских солдат, гравюра с портретом Петра Великого и пара золотых эполет. Верлен отметил иронию ситуации: родившаяся во Франции русская женщина продает дореволюционные русские антики постсоветским россиянам в Санкт-Петербурге двадцать первого века. Нарисованные на стеклянном окне литеры в обратном порядке складывались в слова: La Vieille Russie, antiquare.