Книга Что Кейти делала потом - Сьюзан Кулидж

Сырость, как написала потом в письме домой Кейти, была первым впечатлением от «веселого Парижа». Маленький огонек в маленьком камине был только что разведен, и стены, и простыни, и даже одеяла были холодными и влажными на ощупь. Первый вечер путешественницы провели за тем, что развешивали постельное белье возле огня и подкладывали уголь в камин; они даже поставили боком матрасы, чтобы те согрелись и просохли. Надо признать, что все это не очень воодушевляло. Эми простудилась, миссис Эш выглядела встревоженной, и Кейти дрогнула от тоски по Бернету, по такому безопасному и уютному родному дому.

Последовавшие за этим дни не были достаточно яркими, чтобы изгладить из памяти это впечатление. Казалось, что ноябрьские туманы последовали за нашими путешественницами через Ла-Манш, и Париж оставался закутанным во влажную пелену, охлаждавшую его обычный пыл и скрывавшую его обычно яркую внешность. Ездить в наемном экипаже с поднятыми окнами, выскакивая иногда, чтобы пробежать под моросящим дождем в какой-нибудь магазин, не было таким уж большим удовольствием, но это, похоже, было все, что они могли делать. Эми было еще тяжелее, так как простуда заставляла ее оставаться в помещении и лишала даже такого развлечения, как поездка в экипаже. Миссис Эш пригласила пожилую английскую служанку, которую ей очень рекомендовали, чтобы та приходила каждое утро приглядеть за Эми, пока сама миссис Эш и Кейти выезжают в город, и с этой почтенной функционеркой, чьи воззрения были сурового британского образца и чье знакомство с языками ограничивалось родным английским, бедная Эми была принуждена проводить большую часть времени. Ее единственным утешением было то, что эту невозмутимую служительницу удалось убедить принимать участие в уроках французского языка, которые Эми твердо положила себе давать Мейбл, пользуясь собственным маленьким словариком.

– Мне кажется, миссис Уилкинс делает успехи, – сказала она Кейти как-то вечером. – Она уже совсем неплохо произносит «biscuit glacé»[73]. Но я никогда не даю ей заглядывать в книжку, хотя она всегда хочет посмотреть. Если она хоть раз увидит, как эти слова пишутся, то уже ни за что не произнесет их правильно. Вы же знаете, они пишутся совсем не так, как читаются.

Кейти с болью в сердце смотрела на бледное личико и тоскующие глаза Эми. Восторг, который выражала девочка, когда после долгого скучного дня встречалась с матерью, был трогателен. Париж оказался очень triste[74]для бедной Эми, даже при ее счастливой способности всегда чем-нибудь занять себя; и Кейти чувствовала, что чем раньше они уедут из Парижа, тем будет лучше. Поэтому, несмотря на радость, какую принесли ей краткие посещения Лувра[75], и удовольствие, каким было ездить с миссис Эш и смотреть, как она покупает красивые вещи, и настоящее удовлетворение, какое она получила от одного безупречно сшитого уличного костюма, что позволила себе купить, – несмотря на все это, она была довольна, когда пришел последний день и портные – настоящие артисты в деле изготовления жакетов и пелерин – прислали наконец, с опозданием, последние заказанные вещи, и сундуки были упакованы. Виноваты в этом были скорее обстоятельства, чем Париж, но Кейти не полюбила, в отличие от большинства американцев, эту красивую столицу, и у нее отнюдь не возникло желания в «награду за добродетель» попасть туда после смерти![76]На карте Европы должны быть более интересные места как для людей, так и для духов – в этом она была уверена.

На следующее утро, когда они медленно ехали по Елисейским Полям и оглянулись, чтобы бросить последний взгляд на знаменитую Триумфальную арку, их внимание привлек какой-то движущийся яркий объект, смутно различимый в тумане. Это была веселая красная повозка с надписью «Bon Marché»[77], в которой везли на дом покупки обитателям жилых кварталов.

Кейти рассмеялась.

– Это символ Парижа, – сказала она, – я имею в виду, нашего Парижа. Все это было «Bon Marché» и туман!

– Мисс Кейти, – перебила ее Эми, – вам нравится Европа? Что до меня, то противней места во всю мою жизнь не видела!

– Бедная моя птичка, ее впечатления от Европы пока что довольно мрачные, и неудивительно, – сказала ее мать, – Ничего, дорогая, скоро, если только удастся, я найду для тебя что-нибудь более приятное.

– Бернет гораздо приятнее, чем Париж, – заявила Эми твердо. – Дождь там не льет все время, и я могу ходить гулять и понимаю все, что люди говорят.

Весь день поезд мчал их к югу, и каждый час менялся вид окружающей местности.

То они делали остановки в больших городах, кипевших, казалось, энергией. То они неслись через протянувшиеся на мили виноградники, где на лозах все еще висели бурые листья. Затем мелькали древнеримские руины, амфитеатры, виадуки, остатки стен или арки, или неожиданный холодок предвещал приближение гор, покрытые снегом вершины которых виднелись на горизонте. А когда длинная ночь кончилась и новый день пробудил их от прерывистой дремы, – о, как изменился мир! Осень исчезла, и лето, которое казалось им ушедшим, заняло ее место. Зеленые рощи колыхались вокруг, ветер играл свежей листвой, розы и штокрозы кивали, маня к себе из обнесенных белыми стенами садов, и, прежде чем путешественницы перестали восклицать и восторгаться, Средиземное море внезапно предстало перед их глазами – ярко-голубое, с белой бахромой пены, белыми парусниками, белыми чайками над волнами, а над всем этим небо, такое же ярко-голубое, с белыми облаками, медленно плывущими по нему, как парусники, дрейфующие внизу. Это был Марсель.

То, что было вокруг, казалось видением рая глазам, так недавно созерцавшим осеннюю серость и сумрак. Поезд мчал их вдоль прекрасного берега, где каждый изгиб или поворот дороги открывал перед ними новый вид моря и прибрежной полосы земли, или утес, увенчанный оливковым венком, или сверкающий горный пик. С каждой милей голубизна становилась ярче, ветер нежнее, пышная зелень гуще и все больше напоминающей лето. Иерские острова, Канн, Антиб остались позади, и затем, когда они обогнули длинный мыс, стал виден солнечный город, раскинувшийся на залитом солнцем берегу. Поезд замедлил скорость, и они поняли, что путешествие подошло к концу и они в Ницце.

Все вокруг казалось смеющимся от радости, когда они ехали по Promenade des Anglais[78]и мимо Английского сада, где под акациями и пальмами играл оркестр. С одной стороны тянулся ряд сверкающих окнами отелей и pensions с балконами и полосатыми тентами, с другой – длинная желтая полоса песчаного пляжа, где на шалях и ковриках группами сидели дамы и резвились на солнышке дети, а за этой полосой раскинулось гладкое, без волн, море. Декабрьское солнце грело так же, как дома в конце июня, и была в нем та же нежность и ласка. Тротуары были заполнены толпами праздного вида людей, в которых явно угадывались отдыхающие. Хорошенькие девушки в приличествующих случаю парижских костюмах скромно прогуливались со своими матерями и в сопровождении кавалеров, среди которых время от времени попадались молодые люди в хорошо знакомой форме американского военно-морского флота.