Книга Голоса на ветру - Гроздана Олуич

Петр по-прежнему оставался для Данилы исчезнувшим.

Под резкими ледяными порывами ветра с Велебита Данило Арацки с трудом собрался с силами, чтобы рассмотреть окружавшую его каменную пустыню. Всюду, куда достигал взгляд, из утробы земли торчали камни, напоминавшие змеиные зубы, на них то тут, то там росли кустики острой сухой травы, в кустах шуршали птицы, между камнями сновали ящерицы. Ни звука человеческого голоса. Только грохот волн о скалистый берег и звук, похожий на стон.

Высокая волна чуть не сбросила его в море, поэтому он взял себя в руки, попросил сопровождавшего помочь перейти по мосткам с берега на катер, а потом, завернувшись в прорезиненный плащ, дал знак рулевому везти его как можно быстрее и дальше от ада, где даже столько лет спустя каждый камень испускал запах смерти.

Рассказы о пребывании Петра на Голом острове оказались пустыми словами. Теперь он знал это точно. Петра там не было, хотя несколько раз ему показалось, что в запахе соли и шалфея он улавливает дыхание брата. Но, возможно, это было просто проявлением отказа признать возможность того, что человеческая жизнь может исчезнуть как туман над морем, а Петр – оказаться в стране забвения, среди несуществующего.

* * *

Нет, совсем не точно, что мы жили!

Подобно облакам и дыму проходили

дни наши.

И теперь мы корабли, не знающие берега,

и блеск воды, и голос на ветру…

С.М.Н.

Смерть Луки Арацкого и для всего Караново, и для Рыжика была и осталась неопровержимым доказательством того, что человек может исчезнуть в огне, но это не означает, что он исчез навсегда. Потому что всего через несколько дней после того, как гроб с останками Луки опустили в землю, на могильном холмике выросла желтая роза, а ее аромат, так же как и аромат Петраниной розы, наполнил весь городок, отгоняя не только страх и болезни, но и оккупантов: они почти не показывались в Караново, пока не прекратилась летняя жара, от которой увяли георгины и вербена, но желтая роза оставалась по-прежнему свежей и прекрасной.

Тогда еще никто не знал, что куст желтых роз, испускающий такое же сияние и страсть, будет цвести и в октябре, и в январе, когда все остальные растения окованы снегом и льдом, что он будет цвести постоянно, из года в год, сопротивляясь времени и забвению.

Сначала Наталия, а потом и все остальные связывали появление желтой розы на могиле Луки Арацкого с желтой розой Петраны, убежденные, что вместе с цветком, бросившим вызов и снегу, и годам, в Караново вернулась душа Петраны. Останется ли она здесь навсегда или снова ее следы затеряются где-то в мире? Предсказать это было невозможно, а вот дискуссия относительно того, появилась ли в Караново вместе с желтой розой Петрана или сам Архангел Михаил, защитник рода Арацких, продолжалась долго.

Один только рыжеволосый внук Луки Арацкого знал, что на самом деле это вернулся его дед и что больше он никогда не исчезнет.

* * *

В полумраке, рядом с незнакомой женщиной, под перемигивание световых реклам «Save Fortune Shopping at Mace’s», «Discount Everyday»[10]на другой стороне улицы, пока Нью-Йорк дышал внизу как усталый зверь, Данило задумался, а знал ли его отец о смерти Луки Арацкого, когда поезд увозил его вместе с солдатами на север?

Если Наталия до ухода на хутор ничего ему не сказала, а, скорее всего, не сказала, услышать об этом от Пантелии или Дойчина он не мог. Для них слово «война» было лишено всякого смысла. Из Караново к ним никто не приходил, они тоже никуда не ходили. Под камышовой крышей, где обитало и плодилось несметное множество голубей, снабжая их достаточным количеством птенцов для супа и паприкаша, они жили, не замечая течения времени. Да и к чему им было знать, что настал понедельник, вторник или пятница, если понедельник и без того перетекал во вторник, вторник в среду, среда в четверг и так далее, до воскресенья, и дальше до бесконечности.

Дойчин знать не хотел ни про какие дни недели или месяцы, он слушал и слышал только голоса ангелов над осокой, на ветру, равнодушный ко всему остальному, в том числе и к самому себе.

В отличие от Дойчина, Пантелию приводили в восторг рассказы о мире, который Бог создал за неделю, отделив свет от тьмы и воду от земли и населив воду рыбами, воздух птицами, а землю зверями и людьми, хотя без последних, по его мнению, можно было бы и обойтись.

Юродивого восхищали щуки, которых он ловил в илистой гуще, дикие утки и коза, чье имя Стевану узнать не удалось, так же как не удалось и увидеть ее, потому что с момента появления Арацких на хуторе и до их ухода Пантелия прятал ее на островке, образовавшемся из повалившихся полусгнивших деревьев и веток. В лодке, которой Стеван иногда пользовался для поиска гнезд диких уток, Пантелия уплывал на этот островок вечером, а возвращался лишь на утренней заре, когда и Стеван, и Дойчин, и Вета, и Данило, а часто даже и Наталия с близнецами еще крепко спали.

– Боишься, как бы я не увел у тебя козу? – спросил однажды Стеван, наблюдая, как Пантелия собирает в охапку для своей красавицы акациевые ветки, и захохотал разбудив этим спящего в юродивом зверя.

– Не издевайтесь, господин Арацкий! – угрожающим тоном прервал его смех Пантелия. – Я не люблю, когда надо мной смеются!

«Да он не такой уж и сумасшедший, – подумал Стеван и замолк, вспоминая длинную вереницу женщин, которые всю жизнь таскались за ним следом, разгоряченные и послушные как течные сучки. – И не такой уж безобидный!» Перед его глазами возникли образы нескольких разъяренных мужей и женихов, над которыми он, правда, не смеялся и в глазах которых время от времени вспыхивал угрожающий огонь. Точно такой огонь блеснул в глазах Пантелии, когда, бросив в лодку охапку листьев, он погреб к островку, где прятал козу, бросив перед этим:

– С сегодняшнего дня я сам буду охотиться на уток и добывать рыбу, господин Арацки. Вас я в этой лодке видеть больше не хочу! – после чего под кваканье лягушек и крики выпи поплыл на середину болота. Над кувшинками, переливаясь всевозможными оттенками от нежно голубого до фиолетового, трепетали перламутровые крылышки стрекоз.

«Должно быть, именно такие крылья у болотных фей!» – пронеслось в голове Рыжика, в волосах которого горели отблески солнца и бросив взгляд на которого Стеван вздрогнул. «В кого он такой, этот ребенок? – задумался он глядя на рыжие волосы мальчика. – Ни у кого из Арацких таких волос не было, и ни у кого из Наталииной родни тоже, если ее словам можно верить». Наталия не помнила своего отца, а Симка Галичанка никогда не рассказывала ей, каким он был. Наталия носила фамилию матери, а это означало, что тот, от кого та зачала ребенка, исчез из ее жизни еще до рождения Наталии. Одинокая девочка, одинокая молодая женщина, Наталия наверняка спрашивала себя, жив ли ее отец, а если жив, то где он? И есть ли в ней самой что-то от него?