Книга Стоиеновая певичка, или Райский ангел - Наоми Суэнага

— Ну, а на уплату кредита я попытаюсь заработать в Ниси-Кавагути.

— Правда?

— Постараюсь. Только ты уж не забудь меня отблагодарить.

— Ой, опять заладила. Ты меня совсем достала.

Интересно, какой смысл она вкладывает в слово «отблагодарить»?

— Благодарность есть благодарность. Так что не заставляй меня больше давать тебе в постели всякие обещания. Например, отказаться от пения.

— Хватит, надоело. Вот зануда! И нечего мне указывать.

Кэндзиро повалился на циновку, нашарил под низким столиком пульт дистанционного управления и переключил канал.

По телевизору выступал всё тот же знаменитый певец. Сделав серьёзное лицо, Кэндзиро впился глазами в экран. Глаза у него стали круглыми, совсем как у младенца при виде новой игрушки.

— Знаешь, Кахо, — сказал он, — у Хироси Ицуки…

— Знаю, знаю, — отозвалась та, не глядя на него. — Извини, но я сейчас ем пиццу.

Действие четвёртое

ГОЛОСОВОЙ ШАРИК

Сев в электричку на линии Тобу-сэн, я еду в Асакусу. За окном вагона мелькают деревья и кусты, щедро опушённые свежей майской листвой. Стоит закрыть глаза, и перед моим мысленным взором предстают пышные купы уже отцветшей сакуры.

Прежде я думала, что цветением сакуры можно любоваться только раз в году, но с тех пор, как я стала разъезжать с концертами по всей стране, такая возможность представляется мне неоднократно. Едва успев отцвести в Окаяме, сакура распускается в Хаконэ, затем в Фукусиме, и я, словно перепрыгивая через натянутую верёвочку, кочую вслед за ней по городам и весям вместе со своими песнями.

Белеющие в вечернем сумраке кроны сакуры напоминают огромные женские ягодицы. Под усыпанными цветами деревьями сидят захмелевшие зрители — мужчины и женщины, старики и молодёжь, — а я услаждаю их своим пением. Для нас, бродячих артистов, такие «праздники сакуры» — самая благодатная пора, чтобы заработать. Но поскольку наша фирма обанкротилась, на сей раз пришлось работать в счёт гонорара, выплаченного нам «полотенцами за миллион иен». Оставалось рассчитывать только на чаевые. На билет из Токио до Ока-ямы я ещё сумела наскрести денег, на обратную же дорогу у меня не было ни гроша, поэтому на протяжении всех гастролей я ощущала себя совсем как боец штурмового отряда специального назначения. Каждый день мог стать для меня последним, а когда мне подносили чаевые, я готова была прыгать от восторга.

«Ну и чего ты рассчитываешь этим добиться?» — звучал у меня в ушах исполненный укоризны голос Дайки. Чего добиться, спрашиваешь?..

В самом деле, чего я рассчитываю добиться?

За окном полноводной рекою проплывает густая и сочная майская зелень.

Времена года сменяют друг друга — самовольно, не спрашивая на то моего разрешения. Когда вслед за зимой приходит весна, у каждого человека становится немного радостнее на сердце. И у меня тоже.

К тому же на свете сколько угодно железнодорожных станций.

Выйдя из одного пункта, поезд непременно прибывает в другой. Таков уж порядок вещей. Поэтому, сев в поезд, обязательно куда-нибудь приедешь. И это замечательно. Для каждого из нас всегда где-нибудь припасено ощущение пусть маленького, но достижения. Наверное, так нарочно задумано, чтобы уберечь человека от безумия. Особенно в Японии, где времена года выражены так отчётливо.

Вот и отлично!

Если я способна предаваться на досуге подобным размышлениям, неужели мне не удастся восполнить пустоту, каждодневно образующуюся в моей душе из-за песен?

Миновав станцию Такэнодзака, а потом и Умэсима, мой поезд в конце концов прибудет на конечную остановку Асакуса. Ещё каких-нибудь двадцать минут — и у меня появится ощущение маленького достижения. Оно созревает исподволь, медленнее, чем отрастают ногти или волосы, медленнее, чем раскрываются бутоны сакуры.

Всю жизнь я жила, не подозревая об этом, и только сейчас меня как будто осенило.

Вот и отлично!

Пуа-ан!

От этого трубного звука закладывает уши. Поезд приближается к конечной станции Асакуса. Состав, похожий на гигантскую железную гусеницу, постепенно замедляет ход и, громыхнув напоследок, останавливается.

Пусю-у-у!

Ошалев от чувства свободы, гусеница выпустила газы и теперь исторгает из своего чрева людскую массу. Облегчившись, она лежит на рельсах, уродливо разинув рот. Это зрелище каждый раз внушает мне такое отвращение, что начинает кружиться голова, и я стараюсь как можно скорее покинуть платформу.

Дом композитора Тэруо Хикари находится в пятнадцати минутах от станции, если идти медленным шагом. По пути я заглядываю в лавочку, торгующую орехами, и в магазинчик, где продают шпильки и всякие украшения для волос. Этак недолго и опоздать.

— А, это ты? Проходи, пожалуйста. Ну и ну! Что это у тебя с головой? — Учитель смеётся, глядя на мои волосы, которые после предпринятой накануне попытки чуточку их осветлить приобрели золотистый колер.

Я смущённо хихикаю вместе с ним.

— Просто ужас какой-то. Вчера, нанеся состав, села смотреть телевизор и ненароком задремала. А когда проснулась, увидела вот эту картину.

— Забавная ты девчонка! Вообще-то этот цвет тебе к лицу. Но как ты теперь будешь выступать?

— Действительно, светлые волосы не сочетается с японской одеждой. Придётся перед выходом на сцену менять имидж с помощью чёрной краски из баллончика.

— А-ха-ха-ха!

На счету у Тэруо-сэнсэя немало песен, написанных для известных исполнителей энка, но при этом слава как-то обошла его стороной. Он любит повторять, что виною всему его благородное происхождение. В роду у него сплошные врачи и профессора, в доме всегда царила атмосфера благополучия и достатка, и у него попросту не было стимула как-то пробиваться в жизни. Похоже, он даже комплексует на этой почве.

— В тебе, Ринка, чувствуется характер, — как-то сказал он мне. — Мне нравится с тобой беседовать. Я заряжаюсь от тебя мужеством. Поэтому заниматься с тобой буду бесплатно.

Моему учителю шестьдесят пять лет. Седые волосы он красит в чёрный цвет и всегда ходит в джинсах и каком-нибудь ярком хлопчатобумажном пуловере с медвежонком или ещё с какой-нибудь симпатичной картинкой на груди. Одним словом, он принадлежит к классическому типу «молодящихся мужчин», распространённому среди композиторов, работающих в жанре энка. Я терпеть не могу этот стиль, однако то, что даже в этом возрасте мой учитель не желает ощущать себя «вышедшим в тираж», невольно вызывает у меня уважение.

— Ну что ж, за дело. Сегодня сразу после тебя ко мне придёт Юмэкава.

— Какой Юмэкава? Неужели Хироси?

Кто бы мог подумать, что Хироси Юмэкава, дебютировавший с песней «Блюз оледеневшего сердца», берёт уроки у Тэруо-сэнсэя! Среди его учеников восемь «бродячих» исполнителей энка, но, по его словам, только со мной и с Юмэкавой он занимается бесплатно.