Книга Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

Может показаться, что моя мать, которой семьдесят один год, прилична и пристойна, поскольку ей не нравится беспорядок у меня в квартире, однако она вовсе не обычна. Она – как маленький бычок. Низенькая и коренастая, не толстая, но мускулистая. Маленькая скала. Ее тело такое твердое на вид, что, кажется, ткни пальцем даже ту часть, которая должна быть мягкой, – и палец не уйдет ни на миллиметр. Компактное создание. Наверно, поэтому, когда она бежит, ее тело не трясется, как можно было бы ожидать от особы ее лет. А может быть, это благодаря ее способу бежать: она очень низко пригибается к земле, колени согнуты «для скорости», как она говорит. Она не подпрыгивает. Но она может прыгать, что и делает порой, и прыгает очень хорошо при своих коротеньких ножках. Иногда путь ее внезапно пересекают дети с игрушечными зверюшками на длинных поводках. Я закрываю глаза. Но моя мать легко перепрыгивает через них.

Она обожает бегать, особенно когда в этом нет необходимости. Больше всего она любит, завидев, что кто-то хочет встать в очередь впереди нас, пуститься вприпрыжку и опередить их. Однако в городе меньше возможностей бегать, чем в Диснейленде. Там столько очередей!

И тем не менее, когда мы идем, она повисает на моей руке. Когда мы поднимаемся по лестнице, мне практически приходится ее нести. Все это – притворство. Иногда ей надоедает на мне висеть. Она отпускает меня и идет рядом упругим шагом. А при виде кого-нибудь, направляющегося к нашей очереди, она несется во весь опор, чтобы добежать туда первой.

Завоевав место в очереди, она пытается вернуть себе самообладание. Она приводит себя в порядок, поправляет блузку и юбку, приглаживает волосы, ощупывает всю себя и откашливается.

Моя мать выглядит, как постаревший я. Иными словами, она похожа на мужчину. У нее огромный комплекс по этому поводу, и она смертельно боится, как бы ее в один прекрасный день не приняли за мужчину. Лицо у нее похоже на мужское, когда она улыбается, а также когда она не улыбается. У нее длинные, глубокие морщины, спускающиеся от крыльев носа к уголкам рта. Однако некоторые черты ее лица скорее похожи не на мужские, а на жабьи – скажем, у нее есть сходство с жабой-самцом. У нее бородавки и практически нет губ – только щель. Но поскольку, по ее мнению, не может быть большего оскорбления, чем быть принятой за мужчину, она носит «указатели», гарантирующие от ошибки. Большинство женщин ее возраста стараются выглядеть моложе. Моя мать беспокоится лишь о том, чтобы выглядеть, как женщина. Само по себе это дается ей с таким трудом, что было бы смешно ожидать, что она будет также стараться выглядеть более молодой женщиной, или миловидной женщиной, или даже не жабой. И она не расстраивается из-за подобных вещей. (Это для нее хорошо.) Она не красит волосы. Волосы у нее седые, но она носит в них розовые бантики – «указатели» женственности. А еще она носит платья с оборочками, пользуется духами и надевает много украшений – но не дорогих, этого она не может себе позволить, а пластмассовых, пастельных тонов. Она говорит, что это более стильно, чем поддельное золото. Она всегда пользуется ярко-красной помадой, правда, без особого успеха из-за отсутствия губ. Она делает это не для того, чтобы выглядеть миловидной, а просто для того, чтобы не походить на мужчину. А еще – румянит щеки. Но больше не возится с тушью для глаз, поскольку ей недостает терпения. Но в любом случае глаза – лучшее в ней, лучшее не в смысле «привлекательное», а в смысле «впечатляющее» и даже «устрашающее». Они черные, широко открытые и настороженные, а порой они мечут молнии. У нее никогда не бывает сонного вида, но она всегда нахмурена.

Однажды (не знаю, что это на меня нашло) я заметил: «Если бы ты не была всегда нахмурена, то не была бы так похожа на мужчину». Хотя я сам этому не верил, я сыграл на ее комплексе, чтобы она перестала хмуриться. Она так обиделась и была в таком плохом настроении несколько дней после этого, что я никогда больше не говорил ничего подобного.

Диалог моей матери с коридорным удивил меня. Я никогда прежде не видел, чтобы она так себя вела, и мне стало интересно, что послужило причиной. Я не хотел спрашивать ее об этом при Саре, поскольку моя мать могла ответить мне искренне. Но теперь было подходящее время, мы стоим с ней вдвоем в очереди на аттракцион «Путешествие в Фантазию», который путеводитель описывал как «воображаемое путешествие с помощью творческого процесса». Сара покинула нас, чтобы сходить в туалет и купить какую-нибудь еду.

Я знаю, что должен сформулировать вопрос в виде комплимента. Было бы ошибкой просто спросить: «Почему ты так обошлась с коридорным?» Моя мать автоматически приняла бы это за критическое замечание, рассердилась бы и накричала на меня.

– То, как ты обошлась с коридорным, было просто чудесно, – замечаю я. И я действительно так думаю.

– Спасибо, – отвечает она и больше не произносит ни слова, хотя я дал ей целую минуту.

– Иногда ты удивляешь меня, делая самые чудесные вещи, – продолжаю я.

– Ну что же, хотелось бы надеяться, что мои чудесные вещи не будут вызывать такое сильное удивление. Ведь они не настолько редки, в конце концов. Почему же ты так удивился?

Я чувствую, что это будет один из наших извилистых разговоров. В прошлом я опробовал все вообразимые методы, чтобы из них выбираться, но ничего не сработало. Самое лучшее, что я могу применить, – это терпение. Я окидываю взглядом людей, стоящих в очереди поблизости от нас, надеясь, что они заняты и не собираются прислушиваться к нам. Они могут подумать, что мы – из лечебницы для душевнобольных. Перед нами стоит мама, громко беседующая со своими тремя детьми, которые шумно играют во что-то. Хорошо. Я оглядываюсь. За нами – двое мужчин примерно моего возраста, около тридцати. Вид у них слишком интеллектуальный для Диснейленда. Высокие. Образованные. У одного – довольно длинные каштановые волосы. Второй – блондин. На обоих шорты. Мужчины загорелые. Оба именно того типа, который женщины предпочитают мне. Я не мог бы представить себе кого-либо, кто вписывался бы в Диснейленд меньше, чем эти двое – особенно в паре. Они беседуют друг с другом. В любом случае непохоже, чтобы они стали подслушивать.

– Прости, – обращаюсь я к матери. – Я не совсем ясно выразился. Я просто имел в виду, что такое чудесное поведение вообще редко встречается. Я знаю очень немногих людей, у которых хватило бы мужества или остроумия, чтобы так обойтись с коридорным, не говоря уже о мастерстве, с которым ты провела эту операцию.

– О, ради бога, Джереми.

– Я действительно говорю то, что думаю.

– Я тоже.

Когда моя мать высказывается, она уверена в себе. Она хорошо артикулирует. Тон у нее уверенный, авторитетный и властный. От этого все, что она говорит, звучит умно. Я не унаследовал ее талант, но порой, когда я с ней беседую, то чувствую, что способен ей подражать.

– Прости, – снова говорю я. – Меня интересует следующее: я никогда не видел, чтобы ты обходилась с человеком так, как обошлась с коридорным, – так умно. Мне хотелось бы знать, есть ли на то конкретная причина.

– Да. Это потому, что я раньше никогда по-настоящему не знала мужчин.