Книга Кто-то из вас должен умереть! - Александр Звягинцев

И вот однажды, в воскресенье Самусиха бедному Роме говорит, мы с дочкой в кино пойдем, а ты к нашему приходу пару кролей заруби да разделай, это вот занятие как раз по твоей осеменительской части. И ушли с Вероникой в клуб. Ну, Рома с горя хватанул самогонки, а у них там первач градусов по семьдесят бывает, топор достал, двоих кролей во дворе зарубил, а сам чуть не плачет от обиды. Ну, что за судьба такая несчастная ему досталась! И сколько еще можно его терпение испытывать? До самой могилы, что ли?

А он, знаешь ли, в каких-то вещах чистый ребенок был! Ведь многие дети, когда их обидят, представляют себе, что вот они умрут понарошку, а все вокруг будут плакать и думать, как же мы были к нему несправедливы! А он будет все видеть и слышать… Вот и Рома так же думал иногда: только, наверное, когда я умру вдруг от несчастного случая, все и пожалеют, что так жестоко и несправедливо ко мне относились.

– Детдомовские дети так часто думают, – задумчиво сказал Абелин, вспомнив дело, в котором проходили несколько ребят из детдома. Они никак не шли у него из ума.

– Ну и Рома наш такой был. И тут ему что-то в доме понадобилось, газеты старые, что ли… Он прямо так с топором в руках в комнату вошел. А потом видит, что с топором по углам шарить неудобно, положил его на стол. Искал он эти газеты, искал да залез в стенной шкаф. Была у них, знаешь, такая глубокая ниша прямо в стене сделана, а в ней полки положены – для горшков и кастрюль. Закрывалось все это хозяйство от глаз людских двумя ситцевыми занавесками, сходившимися посредине… А верхняя полка была как раз Роме по горло.

Причем верхняя полка была составлена из двух досок, нижних же тогда и вовсе не было – их во время ремонта вытащили… Рома, он худенький был, одну доску убрал, оставшуюся чуть от стены еще отодвинул и как раз между полкой и стеной поместился. Выпрямился и вдруг видит в зеркале напротив – его голова, как будто отрубленная, на верхней полке лежит! И топор весь в крови на столе…

От двери если смотреть – полная картина садистского убийства с расчленением и отделением головы от тела. Почему ему такое дело померещилось? Как такое в голову пришло? Черт его знает! Видимо, мыслями о собственной смерти себя уже до полного исступления довел…

– Ну, и самогон на этом психологическом фоне тоже не шутка, – сделал свое предположение несколько ошарашенный рассказом Абелин. – С расстройства так развезти может!

– Ага, первач там был что надо, – согласился Друз. – В общем, смотрит он на свою как бы отрубленную головушку в зеркале и представляет себе, как Самусиха входит, видит такую картину, падает на колени и начинает каяться: что же я наделала! Кто же нам теперь Ромушку нашего вернет? Да мы бы теперь на него надышаться не могли бы!..

И так ему, понимаешь, все это живо представилось, что решил он – надо достоверности добавить. Сбегал во двор, кроличьей кровью себе по шее полосу провел, по лбу да по щекам помазал, пол кровью побрызгал и опять в нишу за полку залез. Потом занавески задернул и под подбородком прищепкой бельевой прищемил. Посмотрел – ну, блин, полная достоверность! Ног и туловища не видно, одна голова на полке лежит… Аж, самому жутко стало.

Кто его знает, чем бы все закончилось, но тут народ из клуба повалил гурьбой. Кино, кстати, я потом выяснил, тоже было не подарок на день рождения – какие-то убийства, пытки, вампиры. Самусиха с Вероникой заходят во двор. Вероника говорит: мне, мол, мама, до ветру надо после таких страстей в кино. И побежала в уборную. А Самусиха прямо домой – где там этот приймак? Сделал, что ему велено было?

Зашла она в комнату, видит на полу кровь, на столе топор окровавленный блестит. Ах, думает, гаденыш, весь дом изгваздал! Куда ж он сам-то подевался? А потом глядь – на полке голова Ромина лежит… Залитая кровью, с закрытыми глазами, язык вывален наружу… Отрубленная!.. Ну, у нее дыхание, понятное дело, и сперло. А тут голова сначала глаза так медленно открывает, а потом начинает губами шевелить…

Тут уж Самусиха, само собой, на пол бухнулась и затихла.

Рома тоже в своем шкафу стоит ни жив ни мертв. В голове туман не знает, что делать. Понимает, что натворил чего-то, а что теперь делать, не понимает.

Тут как раз и Вероника из уборной подтянулась. Идет себе, что-то напевает с облегчения. Заходит в хату и видит картину – на столе топор в крови, на полу маманя родная лежит кулем и не шевелится, а на полке окровавленная голова мужа поставлена… Она сразу-то не упала, на крыльцо выбралась и как зайдется: «Рятуйтэ, люды добри, нэчыста сыла!» И потом только с крыльца скатилась и на четвереньках к забору поползла. И продолжает мычать чего-то…

Народу ж, понятное дело, после кино на улице много. Я тоже тут при исполнении – всегда после сеанса наблюдал, как бы чего не вышло. Кинулись мы к ней, а она только мычит и на дом показывает: там, мол, там… А сама потихоньку к забору так и ползет, наши ноги головой раздвигает.

Ну, я понятное дело, в дом. За мной еще народ. Вхожу – мать честная! На полу кровь, на столе топор, Самусиха лежит не шевелится, а на полке отрубленная голова с закрытыми глазами. Я за пистолет схватился, а потом думаю: ну, и куда из него палить? В голову или в Самусиху?

И тут мне сзади какой-то доброхот задрипанный говорит: «Товарищ начальник, а вы ее кочергой потыркайте, чтобы проверить… Вдруг живая еще?» И кочергу мне в руку сует. Я, честно скажу, тоже растерялся, кочергу сдуру взял и так осторожненько стал в голову тыкать…

Народ затих. Тишина мертвая.

И тут этот, понимаешь, живой труп, глаза открывает и зубами кочергу – цап! Народ взвыл и на улицу сыпанул. Я, Аверьяныч, честно тебе говорю, тоже следом…

– Это у него, у Ромы, видимо, нервный срыв случился от напряжения, – предположил Егор Аверьянович, очень сочувствовавший бедному осеменителю.

– Там, знаешь, не только у него нервный срыв случился, – помотал головой Друз. – В общем, стоим мы во дворе, а народ все прибывает, гудит… Что да чего? И уже кто-то говорит, что из Самусихи нечистая сила всю кровь выпустила, а Роме руки-ноги пооткусала! Кто-то кричит, что надо хату срочно поджигать, спалить ее вместе с нечистой силой к чертовой бабушке! А кто-то говорит, что за батюшкой бежать надо… Я сам зубами лязгаю и не знаю, что делать… А народ все валит, к крыльцу меня толкает, я упираюсь, да куда там! Ну, чувствую, сейчас меня затопчут. Выхватил пистолет да пальнул в воздух! Народ от страха осел, попятился…

И тут вдруг открывается дверь и выходит… Рома с топором в руке! Глаза горят, морда в крови… Жуть! А все еще, ты не забывай, после кино про вампиров, под впечатлением находятся…

Смотрим мы на него и не знаем, что делать.

А он и говорит замогильным голосом:

– Жена моя тут? Где она?

И рукой с топором пот со лба вытирает. Бабы – в рев!

Не знаю, чем бы все закончилось, но здесь он сам топор выронил, глаза закатил и в обморок свалился…

– И что же его – осудили? – после некоторой паузы поинтересовался дотошный Абелин.