Книга Дикий порт - Олег Серегин

…уклон, нырок и — назад, разводя руки в крылатом ударе, любимом приёме наставника — тому выпало погибнуть, так не вкусив вражеской крови — в горло когтями, выпущенными до предела. Мгновение кажется, что сейчас останешься без когтей, но тяжёлое тело врага, падая, становится тушей. Даже величайшему из бойцов не драться с разорванной шеей.

Прыжок.

Отсюда, с гремящей гаражной крыши, можно посмотреть и задуматься. Противников трое. Тому, что ближе всех, потребуется не меньше секунды для нападения.

Забудь, забудь, что это твои братья, что людей во вселенной не более миллиона, что над головой солнце чужого мира. Пятеро на одного — стало быть, радуйся, воин, ибо тебя признают вождём ревнители древней чести.

«Я не хотел. Видит небо, я не хотел. Я не дразнил их».

Ещё прыжок, вперёд, с расчётом на сшибку, и встретившись в воздухе, визжа и рыча, переплетённые тела падают вниз. Вернее, визжит нападавший, пока воин вкушает его кровь, молча сжимая клыки на горле.

Двое.

Тот, с ножом в сердце, по-прежнему, стоя на коленях, смотрит. Взгляд мутен, но в нём не только боль и ожесточение.

Воин небрежно прядает ушами, выпрямляясь. Звенят серьги. Двое оставшихся припадают к земле, глухо рыча. Им недостаточно доказательств. Возможно, так; но, возможно, почётная смерть в бою желанна их истерзанным душам…

Добрую тысячу лет будущего вождя предупреждали о нападении. Порой ритуал проводили его же сторонники, и тогда достаточно было лёгкой раны, даже царапины от когтя, чтобы нападающий свидетельствовал о мощи вождя — словами, а не собственной смертью.

Но это не ритуал.

Это попытка убить — так, чтобы даже твои друзья почтительно склонили головы перед твоими врагами.

Неудачная попытка.

Воин поднимает с земли чужой нож. Оскаливается. Его волосы заплетены в косы, и кос этих больше, чем у любого из атакующих, мёртвого или живого.

Тот из противников, что крупнее, прыгает — по-звериному, из упора на четыре конечности. Он выше атакуемого едва ли не на две головы, но воин без малейшего сомнения выбрасывает вперёд руки с ножами — и подымает врага в воздух, насаженного на клинки. Издаёт торжествующий клич, глядя в глаза оставшемуся.

И последний прижимает уши, свидетельствуя, что узрел мощь.

— Л’тхарна аххар Суриши аи Р’харта! — провозглашает Эскши аххар Кьинши аи Р’хашйа, примурлыкивая от удовольствия. — Ймерхаиррит! Ар-ха!

Цмайши рычит, тихо и страшно, без осмысленных слов, и показывает собравшимся широкую спину, пересечённую нитями костяных бус. Л’тхарна, резко выдохнув, отшвыривает ещё живого противника и ударяет взглядом в затылок уходящей — главы женщин, великой старейшины. «Она, сестра моего отца, ненавидит меня».

Цмайши медлит.

Эскши отвечает старухе рычанием, куда более звонким и грозным. Наглым. Скалится во всю пасть, скорее в насмешку, чем в угрозу, и солнце блещет на её молодых клыках.

Старейшина оборачивается.

Л’тхарна стоит, застывший как изваяние, обоняя жгучий аромат крови и страха. Смотрит на соперничество женщин. Не воину вмешиваться в это. «Эскши, мать моего выводка, верю твоей мудрой дерзости». Кровь с ножа капает в пыль. Чужой клинок давно брошен. С плеча к запястью бежит ручеёк крови. Л’тхарна удивляется, что не чувствует раны, и через мгновение понимает: волосы тяжелы от влаги жизни врага.

— Ймерх-аи! — говорит Суриши, мать, негромко и хрипло.

«Великий отец».

И Л’тхарну сотрясает дрожь.

Он обводит взглядом место битвы — полу-дорогу, полу-пустырь между домами кланов. Что за тень застила глаза? Казалось, нет никого, кроме врагов… Да здесь не меньше двух сотен человек, и четверть из них — женщины. И пятеро женщин — из совета.

«Они думали посрамить меня и разнести весть об этом».

Эскши беззвучно смеётся. Д’йирхва, «второе лезвие», припав на четвереньки, скалится одобрительно. Мать и сестра сидят истуканами, но мать произнесла именование, и значит, всё же решилась пойти против великой старейшины.

Л’тхарна двигается с места. Подойдя к коленопреклонённому М’рхенгле, он вырывает из его груди нож и перетекает за спину вечного ненавистника. За волосы, вздёрнуть голову, приложить лезвие к горлу, дав ощутить его холод…

— Резать? — мурлычет он.

Обоняние говорит, что у М’рхенглы вся кровь прилила к голове, он ничего не видит, и ноги с руками у него трясутся в такт вспоротому левому сердцу.

Пасть врага открывается, но горлом идёт кровь, и нельзя разобрать слов.

Л’тхарна выпрямляется и толкает М’рхенглу коленом. Тот мешком валится вперёд, в песок, и из-под тела начинает растекаться кроваво-чёрная лужа.

Не умрёт. Это только левое сердце.

Начать с того, что им не стоило вспоминать, кем был зачат во чреве Суриши выводок Л’тхарны. «Аи Р’харта!» Им не стоило вспоминать, потому что это свидетельствовало об ущербности их ума.

Сторонники древней чести. Ар-ха. Они находили великими воинами тех, кто обратился в пепел под бомбами х’манков, и тех, кого сожрали нукты, и прочих, обретших подобную смерть. Так много доблести, столь достойные судьбы.

В действительности у них была только Цмайши, старая, сама ставшая хитрой точно х’манк за все те годы, когда человеческая колония на Диком Порту существовала благодаря ей. Сестра Р’харты, которой, по слухам, побаивался когда-то сам грозный брат. Навряд ли юной она мечтала о таких заслугах, какие обрела после поражения, но она была одной из тех, кто поднимал человечество из праха.

Лишь ради того, чтобы сжечь последние силы в новой войне.

Древняя честь. Пора бы понять, что от неё остались лишь старые кости.

Тогда, за два дня до нападения, совет мужчин бушевал, а Л’тхарна сидел неподвижно, прикрыв глаза, и думал о Р’йиххарде. О том, долго бы длились споры, намерься Р’йиххард, могущественный х’манк, изменить слову, данному Л’тхарне. Изменить слову и вновь ввести патрулирование над колонией, вернуть орудия в гнёзда по периметру, отнять у людей индикарты… М’рхенгла, малоумный, у тебя есть индикарта? Она дана х’манком, ну же, избавься от такого позора!

— …тысячи поколений героев! — завершал тот свою речь, и Л’тхарна должен был отвечать.

— Что проку в славе твоих прадедов? — медленно сказал он тогда, глядя прямо перед собой. — Чего стоят теперь их победы? Где их добыча, где их оружие? Обращены в прах — и это лучшая из судеб. Что до худшей… знаешь, что есть у х’манков такое слово — «музей»?

— Ты знаешь все х’манковские слова, без сомнения, — плюнул М’рхенгла. — Как же иначе ты поймёшь, что тебе велят? Х’манк будет недоволен таким глупым человеком. Л’тхарна аи Р’харта! Вспомни о нём, о твоём отце! Он любил х’манков, о да, за их кости, белые и гладкие!