Книга Любовь в отсутствие любви - Эндрю Норман Уилсон

В ту пору у него не было никаких сомнений, что на все есть воля Божья. Но, постепенно утрачивая девственность сознания, Бартл стал задумываться о судьбе Сэндиленда. Родители умерли. Саймон занял отцовское кресло, впрочем, не сильно преуспевал. Бартла это почему-то не удивляло. Шестидесятые годы перевернули все с ног на голову, даже деньги. Инфляция, или как это там называется? Бартл ничего не смыслил в этих делах. Потом появилась какая-то стабильность, или как это называется — мелкие фирмочки стали сливаться в крупные компании. «Лонгворт и сыновья» потеряла «сыновей». Бартл был даже рад, что отец не дожил до развала. Он всегда подозревал, что братец не чаял выпихнуть его из семейного бизнеса, впрочем, это его мало волновало. Он был рад, что получил свою долю наследства, сумма была по тем временам бешеная: двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. Саймон кинул ему их, как кость надоевшей собаке. Впрочем, Бартл ни на что никогда не претендовал. Что тоже не могло не влиять на его отношения с женой. Они потратили эти двадцать пять тысяч фунтов стерлингов на покупку дома: халупа халупой. Оформили на Веру. Она объявила о своем уходе к Кейту только тогда, когда дом был полностью отремонтирован и обставлен. Ее можно понять, искренне думал Бартл.

Забавно — если бы все сложилось иначе, он бы не жил тут в Патни и не возился с Мадж, которая в данный момент курила уже третью сигарету и пила Бог знает которую по счету чашку кофе. Ее вдруг потянуло на воспоминания; сначала она заговорила о Лилиан Бейлис, потом незаметно перешла на театральные истории. К театру Мадж была неравнодушна всегда. В ту пору она восхищалась Антоном Долиным… «Даже просто одним глазком взглянуть на него — и то было счастье. И так забавно. Как-то раз меня пригласили на „Щелкунчик“ — волшебный балет, должна тебе сказать, голубчик, — потом был банкет, множество вкусных вещей, и, ты представляешь, сам Долин был там, и сэр Фред, и Гилгуд.[30]Я подошла к нему и сказала, что хоть мы и не представлены друг другу, но я не могу не признаться, что восхищаюсь им еще со времен его выступлений с мисс Бейлис в Елизаветинском театре. „Разве мы не знакомы? — удивился он (Мадж блестяще копировала речь Гилгуда), — но, прелесть моя, о вас все только и говорят“. В итоге выяснилось, что он был знаком с Эриком еще в тридцатые годы, мы чудно поболтали; он изумительный рассказчик, и про партнершу свою рассказывал, про эту мисс Бейлис, у нее еще рот кривой».

Порой Мадж несла полную ахинею. Но иногда наступало просветление, и она пускалась в воспоминания. В ее устах словно оживали кусочки прошлого. Бартл любил ее слушать, но — увы! — точно знал, что в ее мозгу вот-вот опять случится сбой, и она будет повторять одно и то же, как попугай. Так получилось и сегодня. Выйдя из ванной, где она наконец-то соизволила привести себя в порядок, она начала все сначала: «Это был мой самый любимый балет… Как он там назывался?..»

— «Щелкунчик».

— Нет, — машинально возразила она, но тут же поправилась: — Точно-точно, как сломанная шарманка. Только увидеть его было — даже одним глазком…

Они проехали через центральный Лондон и оказались на автостраде. Бартл привык к трескотне Мадж и приучил себя не обращать на нее внимания и не раздражаться. Точно так же философски он относился к надоевшим песенкам и мелодиям, которые постоянно крутили по радио. Бартл невозмутимо вел свою капризную малютку «фиесту», не прислушиваясь к болтовне Мадж, благо, участия в беседе от него не требовалось. Он смотрел на раскинувшийся впереди горизонт — холодное серое небо, казалось, становилось ниже по мере того, как они подъезжали к дому. Вздыбливалась плоская издали бурая земля. Заброшенный отрезок железной дороги, кусок моста, который возникал ниоткуда и не вел никуда. И песок. Повсюду горы песка, среди которых, словно по мановению волшебной палочки, вдруг вырастали дома, изгороди, лужайки…

— Нет, — произнесла Мадж, видимо, обращаясь к отсутствующему новоиспеченному поэту-лауреату, — нет, Джон Бетжемен, я не люблю Сэндиленд.

— Еще кто-то пожаловал, — Бартл уныло ткнул пальцем в сторону незнакомого черного «порше», одиноко стоящего на посыпанной гравием дорожке.

Эмма и Томас помогали отцу сметать листья в саду. С утра все дети переругались, и мордочка у Эммы была зареванная, к тому же Маркус сломал ее компьютерную игрушку. Бартл с малышом собирали какие-то машинки из конструктора «Лего», выбирая детальки поярче. Мадж клевала носом над «Записками Пиквикского клуба», Жюль, сославшись на усталость, улизнул в приготовленную для гостей комнату. «Занусси» урчала, перемывая тарелки. Для чаепития время еще не настало. Посмотрев на это дремотное царство, Белинда с Ричелдис решили прогуляться. Подруги не оставались наедине с момента приезда Белинды из Франции, и им хотелось поболтать подальше от любопытных глаз.

Несмотря на легкое потрясение от того, что Саймон оказался ничем не лучше себе подобных, Белинда нашла в этом свои забавные стороны. Пусть ее представление о чете Лонгвортов слегка изменилось, а вот отношение к ним — нет. Она решила не раздувать из мухи слона. «Ну, загулял, с кем не бывает? На них с Ричелдис так приятно смотреть, можно подумать, что ничего не произошло. Примерный семьянин, заботливый отец, садом опять же занимается. И вообще, не стоит слишком идеализировать своих друзей, чтобы потом не обижаться на них за то, что они сходят с пьедесталов, которые мы для них понастроили. В конце концов, они на эти пьедесталы не рвались». Подобные мысли бродили в головке Белинды, когда она собиралась в Сэндиленд.

Правда, почему-то сейчас, оставшись вдвоем с Ричелдис, Белинда смотрела на нее несколько иными глазами. Она почувствовала жалость к подруге, смешанную с легким, почти неосознанным презрением.

— Вот это я понимаю, настоящее семейное воскресенье. — Ричелдис глубоко вдохнула холодный мглистый воздух. На ней была надета какая-то нелепая шерстяная шапка ядовитого цвета морской волны и такие же перчатки. Прядка волос выбилась на раскрасневшееся довольное лицо. — Саймон столько работает… Бедняге надо хотя бы раз в неделю отдыхать по-человечески. Он взвалил на себя слишком много.

— Как у вас хорошо! — Сознание того, что она знает больше, чем подруга, буквально распирало Белинду. Уж ей-то известно, что именно взвалил на себя бедняга Саймон.

Они прошли по тропинке позади высокой тисовой изгороди. Тропинка привела их к калитке в заборе, выйдя из которой, они попали на огромное ячменное поле. Издавна его называли баньяновым.[31]Легенды гласили, что в XVII веке здесь не было отбою от паломников. Правда это или вымысел, неизвестно, но какой-нибудь измученный жизнью жестянщик, уснувший под бедфордширским плетнем, замечтавшись о волшебной горе, смотрелся бы здесь вполне уместно. Глинистая земля казалась огромнейшей лоханкой крепкого какао. В серой вышине пели жаворонки. Стоя на краю поля, можно было увидеть очертания города, трубы, песчаный карьер, уставленный экскаваторами, вокруг которых сновали рабочие. Именно здесь множилось состояние Саймона. Слева уходила в бесконечность Англия — равнинный пейзаж ломали длинные ряды печных труб.