Книга Разделить на сто - Роман Лейбов

Борода двигался по улице Кольцова, не отвлекаясь на окружающий мир: его внимание привлекали, казалось, исключительно строения, расположенные на той же стороне улицы, да и то не все. Миновав угловой скверик, фанерный щит с центральными и местными газетами и небольшой фонтан в виде очищенного апельсина, разделённого сверху на дольки (фонтан назывался «Дружба народов» и был подарен Брюквину знаменитым скульптором Звиадом Гвердцители), он поравнялся вскоре с ничем не примечательным красным трёхэтажным кирпичным домом и зашёл в его единственный выходящий на улицу подъезд, откуда очень быстро вышел и, потряхивая бородатой головой, миновал без остановок один дом, тоже кирпичный, красный и трёхэтажный. В следующем, пятиэтажном доме на первом этаже был «Гастроном», подъезды располагались во дворе. Подав Стасику знак не трогаться с места, Юра осторожно двинулся во двор. Шпион в это время как раз входил в первый подъезд, который вскоре покинул для того, чтобы по очереди зайти затем в три остальные.

Выйдя вновь на улицу Кольцова, Борода безо всякого интереса прошёл мимо строящегося уже шестой год кинотеатра «Юбилейный», здания со сберегательной кассой и даже мимо знаменитого дома культурного купца Осьмирогова, не вызвавшего у шпиона никакого интереса. Зато у следующего дома он остановился, хотя и ненадолго: здесь располагался роддом, тот самый, где появились на свет близнецы-Красицкие и где трудился доктор Кащеев, не в последний раз появляющийся в этой истории. Роддом вызвал у шпиона какие-то неопределённые эмоции, он потряс бородой туда-сюда и направился дальше. Уже в самом конце недлинной улицы Кольцова молодой человек вновь остановился и заглянул в свой блокнотик, перелистав его и сделав какие-то пометы. Затем он свернул на улицу Слепцова и шёл по ней довольно долго, до серого дома с пыльными лепными знамёнами и завитками ложных колонн на фасаде. В этом доме, в котором жили многие городские начальники прежних времён, было пять подъездов, и шпион, войдя в утопающий в зелёной тени деревьев двор, ненадолго зашёл в каждый из них. Дальше потянулся длинный фасад какого-то учреждения, Борода ускорил шаги.

«Как там Левченко? — подумал Юра. — Не отстаёт?» Он оглянулся: Левченко не отставал, Петрушкина тоже виднелась в отдалении. Шпион прошагал довольно долго без остановок, затем притормозил у старого пятиэтажного дома, вновь обошёл все подъезды, вышел на улицу, немного постоял у сороковой английской школы и заглянул затем ещё в два места на улице Слепцова. Выйдя из последнего дома, он поглядел на часы и что-то снова отметил в своём блокнотике. После этого шпион преспокойно перешёл улицу и, как самый обыкновенный честный человек, направился в молочное кафе «Снежинка», чтобы расположиться там с подносом у стойки. Сквозь стеклянную стену «Снежинки» можно было увидеть, как шпион, не покупая никакого молока, ставит себе на поднос компот и второе и садится за столик лицом к окнам. Юра, наблюдавший за шпионом с противоположной стороны улицы, повернулся к Стасику и подал ему знак: все сюда. Стасик повернулся к Тане Петрушкиной и тоже просигналил сбор.

Пока шпион, запивая компотом блюдо под названием «Азу по-татарски», сняв тёмные очки и близоруко щурясь, перелистывал свой блокнотик с «Авророй», надёжно укрытые от его взглядов будкой сапожника оповцы обсуждали создавшуюся ситуацию. Дедуктивные выводы Стасика Левченко и сон Тани Петрушкиной подтверждались: Борода вёл себя странно, нетипично и подозрительно. Но что он делал в подъездах? Это необходимо было выяснить.

Очевидно было, что государственные учреждения не привлекают внимания шпиона. Он интересовался исключительно жилыми домами. Стасик высказал предположение: шпион печатает на машинке что-то шпионское, а потом передаёт это своим связным. Левченко припомнил слова Приставалова: процент — это только то, что открыто говорится на закрытом собрании. А на самом деле сколько? Может быть, все пять процентов! Как раз на каждый подъезд набирается по агенту. Правда, непонятно, возразила Таня, почему все агенты шпиона селятся в одних и тех же домах. Это соображение, однако, не смутило Стасика: дома могут быть просто местом, где шпион оставляет свои инструкции. А агенты уже потом ночью съезжаются со всего Брюквина и там, где-нибудь за пыльными плинтусами на пустых лестницах между спящими этажами, находят записки, написанные невидимыми чернилами. На это Юра заметил, что машинки не умеют печатать невидимыми чернилами, мальчики заспорили, и Таня вынуждена была прервать их. Так или иначе, следовало проникнуть в подъезд следом за шпионом и исследовать место преступления. Поскольку, как заметил Юра, сумка подозрительного молодого человека опустела пока лишь наполовину, можно было предположить, что он продолжит сегодня свою преступную деятельность.

— Теперь идём вместе со Стасом, он всё равно не смотрит, — скомандовал Юра, поправляя очки. — Ты, Таня, чуть сзади, на всякий случай. Доходим до первого длинного дома. Стас остаётся следить во дворе за подъездами. Пока он идёт по подъездам, я захожу в первый и смотрю, что там.

План был обсуждён и одобрен, когда Борода, вытирая чёрную бороду жёсткой салфеткой, вышел из молочного кафе «Снежинка», надел свои тёмные очки и свернул на улицу Белкина.

XLVI

По улице Белкина к переулку Курочкина шпион проследовал, не заходя ни в один дом. Воспользуемся этой паузой, чтобы рассказать немного о славном в памяти Брюквина человеке, чьё имя носила эта недлинная уличка.

Иван Петрович Белкин когда-то работал грузчиком в брюквинском порту (тогда ещё — единственном). В революцию 1905 года он возглавил Совет и организовал стачку, потом вынужден был скрываться от злопамятных царских властей и оказался в эмиграции. Здесь Белкин проявил незаурядные трудолюбие и любознательность: подрабатывая по-прежнему разнорабочим в Париже, он одновременно посещал занятия в одной эмигрантской школе, налегая, впрочем, не столько на политические науки, сколько на языки и историю. Но главной страстью Ивана Петровича была художественная литература, особенно русская. Он стал любимцем преподававшего этот предмет сурового старого эмигрантского зубра Аркадия Борисовича Блюмбаума, обосновавшегося на берегах Сены ещё в незапамятные времена «Народной воли».

Служащие знаменитой Тургеневской библиотеки в Париже наперёд знали, что серьёзный молодой человек с прямым пробором в густых русых волосах непременно появится в следующий вторник, сдаст восьмой, девятый и десятый тома сочинений Достоевского издания А. Ф. Маркса и обязательно возьмёт последние два тома. Читал Белкин всё подряд: стихи и прозу, очерки и драматические сочинения, оды Ломоносова и баллады Жуковского, романы Толстого и сценки Горбунова, не брезговал он и современной литературой: Горького штудировал, но и Блока не пропускал. К 1917 году, когда Брюквин сбросил оковы старой власти и украсился трёхцветными знамёнами, Иван Петрович перечитал практически всех великих, крупных, выдающихся и знаменитых русских авторов, ухватив по дороге и некоторое количество неизвестных, второразрядных и массовых литераторов.

Он вернулся в Брюквин ещё в апреле семнадцатого, но вскоре опять вынужден был перейти на нелегальное положение, чтобы затем в декабре вновь возглавить брюквинский Совет. Все двадцать следующих лет, вплоть до своей безвременной кончины, Белкин служил родному городу на разных ответственных постах, наверх не рвался, с товарищами старался поддерживать ровные отношения и был исключительно любим брюквинцами за рассудительность и грамотность, дефицитные в то нервное время.