Книга Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс

– Где именно?

Она покачала головой:

– Не знаю. Он не сказал.

Она вновь потянулась к банке. Я наполнил, но выпить на сей раз не дал.

– Где именно?

Она замотала головой, как резвая лошадка:

– Не знаю. Не знаю!..

Я вылил немного рома на пол – от ужаса у нее перехватило дыхание.

– Нет… нет… не надо, прошу вас!

– Где под носом, где на виду, миссис Мозгли?

Страх закрался в ее глаза.

– Прошу вас, дайте мне выпить!

Я перевернул фляжку с ромом вверх дном. Жидкость полилась струей. Миссис Мозгли дернулась вперед, и слова понеслись потоком – она говорила все подряд в надежде, что я перестану транжирить драгоценное спиртное.

– Я не знаю. Разве ж он мне скажет. Он не мог. Он так волновался, что едва говорил. Едва кушал. А потом куда-то пропал на неделю. Там-то ее же ведь и встретил. Поэтому-то все и разузнал. А уж как вернулся – и вовсе кушать перестал.

– Что – все разузнал?

– Все как есть. Уж как ее встретил – так все, до последнего. До самой капельки. Она же ведь ему и выложила. Все рассказала, как есть. А ей-то что! Извергиня! А он вернулся бледный, что привидение. Не ел, не спал – ничего. Только ходил взад-вперед всю ночь. Я ему говорю, шину сломаешь, а он и ухом не ведет. Мамаша, говорит, если что со мной завтра в школе стрясется, вы меня рядом с папашей похороните, уж не забудьте.

Я отдал ей ром и с жалостью посмотрел, как она высосала его – со всхлюпом, словно из ванны спустили воду. На секунду старуха примолкла.

– С кем он встречался?

– С Гуэнно.

– Гуэнно – а как дальше?

– Гуэнно, и все.

Опять повисла пауза. Мамаша Мозгли уже дышала, как марафонец. Я мягко потрепал ее по плечу:

– Миссис Мозгли, вы говорите, что эта Гуэнно ему что-то сообщила? То, что не понравилось Лавспуну?

Она посмотрела на меня – огонь в ее глазах угасал, будто фитилек керосиновой лампы прикрутили на ночь.

– Да. – На миг ее опустошенный взгляд зацепился за мой, и голова старухи упала на грудь. Тусклый светильник разума погас. – Пропала головушка, – вновь монотонно запричитала она. – Пропала головушка.

Когда я уходил, вновь заскрипело кресло – ритмический аккомпанемент безысходной мантры материнской скорби.

– Пропала головушка, сынок родимый.

Глава 8

Отыскал ли ее Ноэль? После тайфуна трупы родственников Гермионы Уилберфорс выловили из воды местные рыбаки, но Гермионы не было среди них. Предприняли поиски – и ничего не нашли. На том бы делу и конец. Если она и осталась в живых, пираты, которыми кишели прибрежные воды Борнео, скоро заставили бы ее об этом пожалеть. Но тут из джунглей стали просачиваться странные истории. Нелепые, невероятные истории о белой женщине, которая там якобы поселилась. Никто из людей знающих в эти россказни не поверил. Ни чиновники в Сингапуре; ни раджа в Сараваке. А вот Бартоломью поверил – этот взбалмошный сэр Галахад продолжал свой поход вопреки советам даже после того, как его бросили все проводники и носильщики. Дневник, который жена епископа выменяла на медные котелки, обрывается – через шесть недель одиночества – лихорадочными малярийными каракулями. «Я видел ее, – написал Ноэль в последнюю неделю, одолеваемый недугом, неспособный двигаться. – Я видел ее. – А затем последние слова: – Веровать – значит верить в то, чего пока не видел». Галлюцинация, порожденная безумием лихорадки? Разумеется. Другого объяснения быть не может. Вероятность того, что эта женщина вообще попала в джунгли, ничтожна. А найти Гермиону он не мог ни при каком раскладе. Ничего по-настоящему удивительного не было в его судьбе, никакой тайны. Кроме одной: он взял с собой фотоаппарат.

* * *

Я медленно объезжал бескрайний газон, простиравшийся перед входом в Музей, и щурился, когда солнце отблескивало от плексигласового носа «ланкастера». Приобретенный в 1961 году у знаменитой 617-й эскадрильи «Разрушителей плотин»,[25]он стоял на площади Победы со времени окончания боевых действий, и с годами его величие нисколько не тускнело. Где-то на дне реки Рио-Кайриог покоился его собрат. Я притормозил, заглушил двигатель и поглядел, как, разбившись на пары, группка школьников взбирается по лесенке ко входу под хвостовой турелью и исчезает в фюзеляже. Всю школу нам рассказывали, как в XIX веке люди покинули Уэльс, чтобы поселиться в Патагонии, но никто не рассказывал почему. Кидали в волны шиллинг с конца Пирса, чтобы начать новую жизнь в стране молока и меда. Но их встретила даже не страна хлеба и повидла, а голая, забытая богом и покрытая льдом пустыня. По молодости своей я войну за независимость не помнил, но, как и все, знал кинохронику «Патэ» – очереди к вербовочным пунктам, змеящиеся по улицам. Первоначальная эйфория. А затем – смерть иллюзий. Пластиковые мешки с убитыми, зигзаги политики; отрезвляющее открытие, что наши ребята – не джентльмены в белых шляпах, как все полагали. Не воины-освободители. На родине общественное мнение обратилось против безрассудной военной авантюры, народ одумался. Но войскам, увязшим в окопах, из которых теперь их невозможно было извлечь, такой роскоши никто не предоставил. И тогда грянула знаменитая операция при Рио-Кайриог; поворотный пункт и знаменитая победа. Такая же, как при Дюнкерке.[26]

Я нашел музейного смотрителя Рианнон Джоунз, в отделе Комбинаций и Корсетов, который занимал весь верхний этаж здания – куда более интересного, чем размещенные в нем экспонаты. Компания «Паровая железная дорога „Олово и Свинец Чертова Моста“» построила его в середине прошлого века: великолепная неоготическая громада, усеянная херувимами и горгульями, башенками, арками, зубцами и амбразурами. Считалось, что в радужном свете витражей блещет крупнейшая в Европе коллекция белья, и в годы моей юности, помнится, в музее имелся специальный служитель – гонять школьников, которые пытались в этот отдел просочиться. Эта должность ныне канула в Лету как работные дома и педели. В Музее было пустынно, однако гулять по нему в летний день мне, в общем, нравилось. Я шагал сквозь столбы послеполуденного солнечного света, нежно ласкавшего экспонаты; плясала пыль. Отдел Чайных Попонок находился в дальнем конце под Большим Южным окном, выходящим на Площадь. Эта коллекция ничем не славилась – невзрачные лоскутки в допотопных витринах не давали ни малейшего представления о срамной торговле в портовых магазинчиках. Нетрудно было заметить, откуда похитили попонку майя. Свежевставленное стекло, выцветший участок бумажной подложки в форме попонки. Рядом новая карточка со лживой надписью: «Временно передана в экспозицию „Лейпцигер Штаатсгалери“».