Книга Аберистуит, любовь моя - Малколм Прайс

– Да как он может вывести народ туда, если народ – не оттуда?

– Изначально – оттуда. Все оттуда. Ты что – истории не знаешь? Когда там все затопило, уцелевшие ушли на восток. Мы все – их потомки. Даже ты.

Рот Герайнта расплылся до ушей. Впрочем, как обычно.

– И стало быть, Лавспун замыслил Исход?

– Вывести народ из рабства. Фараон, отпусти народ мой!

– А что – тут кто-то в рабстве?

– Оковы не нужны, чтоб быть рабом, Луи. Тебе-то следовало бы знать.

– Пожалуй, что и не нужны. А там не сыровато будет?

– Они собираются вернуть землю. Ты не боись – все продумано. Восстановят дамбы, откачают воду. Как в Голландии.

– Как они доберутся туда?

– В Ковчеге. – Герайнт, лучась самодовольством, скрестил руки на груди. – Он, конечно, пока не достроен, но будет настоящий красавец корабль. Четыре стабилизатора, двести кают-люкс, глобальная навигационная система и четыре автомата капуччино.

– И весь, поди, сделан из дерева гофер.

– Из дерева гофер и из южноамериканской твердой древесины с возобновляемых плантаций. И из современного высококачественного пластика ниже ватерлинии.

– А где корабль?

– В школе, они его на уроках труда делают.

– И ты на него продаешь билеты?

– Я и другие турагенты.

– Сам-то поедешь?

Герайнт замялся:

– Э… Не сразу. Кому-то надо ведь и за лабазом приглядывать. – Он расхохотался. – Эй, не смотри волком! Я получаю десять процентов с билета, и кому от этого плохо? Ну, в худшем случае покатается народ в выходные на новой посудине Лавспуна. Пошли-ка, я как раз чайник поставил.

Выйдя на улицу, я достал бумажку, которую дала мне Амба, и поглядел на адрес: Кларах. В четырех милях от города – по пути можно будет заехать в школу. Я добрался туда в час обеда, но хотя на игровых площадках было полно ребятишек, спортивное поле пустовало. Один из глубинных парадоксов школьной жизни. Зеленые просторы, отведенные для игр, – вне игры, когда приходит время играть. Вооруженный сведениями от Герайнта, я видел теперь, что новая постройка, которая первоначально примстилась мне похожей на перевернутого жука, и впрямь напоминала остов корабля. Ковчега. Мозгли, крупнейший ученый учащийся этого столетия, написал сочинение о пропавшем королевстве Кантрев-и-Гуаэлод. Его же учитель Лавспун замыслил вернуть народу землю и отплыть в нее на Ковчеге. Что все это значит? И что куда важнее: как он собирается доставить корабль к морю? Оно в пяти милях отсюда.

* * *

Мамашу Дая Мозгли я застал в ее хибаре на холме над Кларахом. Жилище стояло на северной стороне, и потому солнечные лучи на него не попадали – хибара прозябала в промозглом вечном сумраке, как на родине Снежной королевы. Я припарковал свой «волзли-хорнет» в придорожном кармане, предназначенном для невзыскательных любителей пикников, и прошел по вырубленной в склоне холма тропе. Листва чавкала под ногами, и в воздухе висела неотступная сырость тропического дождевого леса. Камни хибары консистенцию имели творожистую, а с крыши капала вода; там, куда приземлялись капли, росли мерзопакостные белые цветы, которых, вероятно, в Британии не встретишь нигде, кроме ботанического сада Кью. Я постучал и подал голос, но никто не откликнулся; я толкнул дверь и вошел.

Мамаша Мозгли ритмично покачивалась в кухонном кресле-качалке. Она меня не заметила – уронив голову на грудь, она жалобно причитала:

– Пропала головушка, пропала головушка.

Я замер на пороге кухни, глядя на нее, чувствуя, как от пола по моим ногам поднимается ревматической холодок.

– Пропала головушка, – стонала она, – пропала головушка… сыночка родимого.

– Миссис Мозгли?

– Пропала головушка, пропала головушка.

Я мягко положил руку ей на плечо, и она подняла рассеянный взгляд.

– Пропала головушка, пропала головушка.

– Да, – согласился я. – Пропала его головушка. Я пришел побеседовать с вами о Дэвиде.

В водах ее глаз мелькнул проблеск понимания, и сиреневая диафрагма рта распахнулась неспешно, как влагалище морского анемона.

– Дай?

Я кивнул.

– Пропала его головушка.

– Да.

– Погубили его.

Я встал на колени и заглянул ей в глаза:

– Кто его погубил?

– Это учитель.

– Лавспун?

– Да!

– Вы знаете, за что?

Она уже смотрела на меня – ее глаза чуть сузились, и она прошептала:

– За то, что он написал.

– Про Кантрев-й-Гуаэлод?

Ответа не последовало, и в комнате воцарилось молчание – раздавалось лишь натужное сиплое дыхание мамаши Мозгли. Я огляделся. Обстановка скромная: прялка, гниющий тюфяк в углу; пустые бутылки из-под хереса. Я подошел к плите, чтобы сделать ей чашку чаю. Съестного в доме не было; тогда я поднял с полу банку из-под консервированной фасоли, промыл ее под краном и плеснул туда из своей карманной фляжки.

– Это вам поможет, – сказал я, подсовывая питье старухе под нос.

Две закоченевших, дрожащих руки вцепились в мои, и банка мигом опустела. Огненная жидкость затопила женщину, и она вымолвила с новой силой:

– Это все Друиды.

– Они забрали вашего мальчика?

– Убили его.

– Вы уверены?

Она кивнула и поглядела на меня в приливе решимости:

– Конечно, уверена.

– О чем было сочинение, миссис Мозгли? Вы помните?

Она опустила глаза, и ее взгляд уперся в мой карман, где лежала фляжка. Я снова налил рому в банку и протянул ей. Она выхватила его и выпила с излишней жадностью. Из горла вырвался кашель, и белесая теплая жидкость, смешиваясь со слюной, залила ее бородатый подбородок. Я, как ребенка, похлопал ее по спине:

– Прошу вас, попытайтесь вспомнить!

– Не знаю, – проговорила она, когда кашель утих. – Все, что знаю, рассказала в полиции.

– Он сделал копию?

На сей раз в ее глазах вспыхнуло пламя уверенности:

– Ну еще бы. Всегда делал. От всего копии оставлял. Мало ли что.

– И вы знаете, где он ее оставил?

– Да.

Мое сердце подпрыгнуло.

– Да?! Где?

Она ухватила меня за руку и слабо прижалась к ней, словно чтобы исповедаться в последней тайне:

– У всех на виду, прямо под носом спрятал.

– У всех на виду? Под носом?

– Да.