Книга Просвещенные - Мигель Сихуко

Мне не пришлось слишком всматриваться, чтобы увидеть город ранних рассказов Криспина: рощицы старых акаций с широкими ветками, старинный величественный дворец архиепископа и собор Святого Себастьяна, каменная беседка с пиками и посвящениями Моцарту, Бетховену и Гайдну — достопримечательности, чахнущие среди изрыгающих выхлопные газы машин, копоти, плюющихся пешеходов в майках и шортах по колено, уличных торговцев сим-картами, техно-ремиксов паточных радиохитов, кричащих огней многолюдного торгового комплекса «Лупас-Лендкорп-Баколод-Плаза-Молл». В неоклассическом здании местного капитолия, на ступенях которого Криспин часто играл в ожидании отца под присмотром Горио, шофера в сапогах и жокейской шапочке, — теперь Музей сахара. Наряду с артефактами с плантаций сахарного тростника здесь выставлена коллекция игрушек.

Дожидаясь часа, назначенного для встречи с Леной, я прошелся по экспозиции с нежностью и досадой, которые испытываешь иной раз при посещении наших музеев: машинописные аннотации прикреплены уже потрескавшейся и отстающей клейкой лентой: старые фотографии и картины погибают под медленным, но непрерывным натиском влажности; диорамы и чучела в глубоком запустении; дно плексигласового ящика для пожертвований усыпано тонким слоем монет самого низкого достоинства, а сам он заполнен пластиковыми соломинками и обертками от «джуси-фрут». Я подслушал, как старый-престарый смотритель проводит экскурсию светловолосой парочке потных бэкпекеров на безупречном колониальном английском, и с такой свежей искренностью, как будто он делится глубоко личными воспоминаниями. Туристы, похоже, с трудом поспевали за его мыслью.

И вот я в такси по дороге в Свани, усадьбу Сальвадоров. От шоссе отходят длинные, ведущие к асьендам дороги, плотно засаженные с обеих сторон длинным зеленым тростником, меж стен которого часто мелькает море. Когда мы проезжаем перекрестки, я верчу головой и пробегаю глазами по длинным зеленым коридорам, в конце которых синева двух разных оттенков, мелькнув, исчезает из виду.

* * *

Кристо совершенно неожиданно явился на новогоднюю вечеринку, чем вызвал заметное оживление среди своих старых друзей — некоторые даже бросили танцы и подошли пожать ему руку. Прошло несколько лет — пять, если быть точным, — однако его поразило, что сверстники изменились только внешне, лишь усы, бороды да пышные наряды поменялись в соответствии с последней европейской модой. Когда фанфары в честь его возвращения стихли и друзья вернулись к своим кружкам или пошли расшаркиваться перед партнершами по танцам, которых они покинули, Кристо вышел на террасу.

Луна уже взошла. Каждую ночь он наблюдал с палубы корабля, как она убывает и снова растет, и так пять раз, и теперь она снова полная, такая же, как в тот вечер, когда он покинул Барселону. Воздух здесь был прохладнее, чем в Маниле, где стены и улицы вокруг капитолия как будто удерживали дневное тепло или впитывали жаркие пересуды о революции, которые ему пришлось услышать в частных домах. Дома, в Баколоде, вечер как будто дышал свободнее. А может быть, с улыбкой рассуждал Кристо, я просто поддался ностальгии после долгой разлуки. Он стал раскуривать трубку.

Только после того, как она толком разгорелась, он заметил, что на террасе он не один. В тени дальнего угла, возле большого растения в кадке, три человека с жаром о чем-то шептались. Он думал было вернуться в залу, пока его не заметили, но тени внезапно прервали свое тайное совещание и обернулись на него, сперва один, потом второй, и вот уже все трое весело звали его по имени. Конспираторы слаженно вышли из сумрака, широко улыбаясь, и стали хватать и трясти его за руки, похлопывать по спине с горячими приветствиями и пожеланиями успехов в новом 1895 году. То были его старые, милые сердцу друзья Анисето Лаксон, Хуан Аранета и Мартин Клапаролс, все трое громко гоготали, как смеются мальчишки, когда их застукают за каким-нибудь постыдным занятием.

Криспин Сальвадор. «Просвещенный» (с. 122)

* * *

Во всякой предопределенности Судьбы заложены сложные коллизии неисследованной природы. Все мы с рождения обречены на неприятности… Свобода, проистекающая из материального благополучия, создает вакуум, Четвертую Жажду, которую необходимо утолять либо поиском приключений, либо тоской, либо неудавшимися попытками чего-то достичь, проблемами или душевными бурями в любом сочетании… Жалеть элиту не за что, но и хулить огульно не следует. Это не соответствует интересам прогрессивно мыслящего гражданина… Поношение по определению ведет к противостоянию и вражде, создает менталитет «мы против них» и ввергает нас всех в баталию, бессмысленную и беспощадную.

Сегодняшние рабы завтра станут тиранами — пролетариат свергает гегемонию, чтобы установить свою гегемонию, которую в конце концов свергнет протогегемония, но и она в свою очередь утратит позиции. По этому головокружительному кругу человечество и гоняется за своим тысячелетия назад утраченным хвостом… Отчуждение элит является внеполитическим эффектом политики и вызвано не только беспокойством имущего, но и таким по-человечески понятным и оправданным чувством плутократов, как обеспокоенность измельчанием человеческой природы.

Из эссе Криспина Сальвадора «Недовольный Сократ» (1976)

* * *

Поместье Свани, названное так дедушкой и бабушкой Сальвадора, Кристо Сальвадором и Марией-Кларой Лупас, расположено в двенадцати километрах от Баколода, крупнейшего города на острове, разделенном между провинциями Западный Негрос и Восточный Негрос. Плантация поместилась вплотную между местечками Талисай и Силай, на возвышении первого из гряды холмов, ведущей к подножию горы Мандалаган. Из-за непостоянства грунтовых дорог и обилия запряженных буйволами телег и груженных тростником грузовиков трем предшествующим поколениям поместье казалось еще более удаленным от мира, чем сегодня. Пляж располагался в нескольких минутах езды на лошади или велосипеде по тропинке, ведущей прямо от крыльца; для детей семейства Сальвадор этот скалистый изгиб, присыпанный белым песком и омываемый шуршащими волнами, был другим миром. Летом вода была такая чистая, что подводная живность казалась подвешенной в воздухе, — галактики морских ежей, радуги актиний, облака рыб. В сезон дождей текущие с гор и предгорий потоки замутняли морскую воду, и в ней проявлялась некая таинственность, даже предчувствие беды. В месяцы, когда на острове буйствовал хабагат[77], в каждом уголке Свани пахло морем, когда же его сменял всепроникающий амихан[78], он приносил с собой паточный дух с сахарного завода Орно-Мехор.

Свани расположено посреди пяти сахарных плантаций, возделываемых кланом с тех пор, как в январе 1894 года старший Сальвадор по бросовой цене приобрел эти земли у окружного судьи Бернардино де лос Сантос. Все пять плантаций — названные соответственно Свани, Киссими, Мами, Клементин и Сюзанна — были на новый, 1905 год раздарены пятерым его сыновьям; впрочем, когда Сальвадор вырос, две из них уже были проданы родственному клану Лупас. На вершине холма Сальвадор поставил особняк с видом на все пять плантаций. Во дворе дома, на строительство которого пошли брус и доски исключительно из местных кокосовых пальм, стоит старинная, еще испанских времен, башня, в разные эпохи служившая маяком, приходской колокольней, приютом отшельника и снайперским гнездом. Когда Сальвадор был ребенком, башня была частным владением его деда, седовласого патриарха, который набил ее книгами, небесными картами, винтовками, птичьими клетками, блестящими медными телескопами. Оттуда вдовствующий с 1925 года старейшина рода Сальвадоров наблюдал за работой своего сахарного завода, за плантациями своих детей. Прищурившись в окуляр телескопа-рефлектора, он проводил часы, наблюдая за повседневной жизнью и редкими увлечениями каждой семьи, а также рассылая голубиной почтой распоряжения, которых никто не принимал во внимание, и лишенные всяких оснований протесты. Будучи уже почти на смертном одре, Кристо как мог отстаивал свою руководящую роль, заставляя четырех крепких служанок (которых он называл «гробоносительницы») каждый понедельник таскать его на носилках на сахарный завод.