Книга На крови - Сергей Дмитриевич Мстиславский

class="p1">— Это хуже. Но ведь он мог бы, вероятно, возглавить в случае надобности и строевую, так сказать, армию? Как вы думаете?

— Я о нем не имею пока представления. Дальневосточная организация сообщила нам, что он вступил в союз. И только.

— Очень, очень ценно, — еще раз повторил, покачивая головой, Виктор. — Жаль только, что в России нашелся пока всего только один Деникин: нам бы еще парочку, другую. Молодежь — это прекрасно, конечно. Пафос борьбы, самопожертвование, да... Но для твердости победы — и тем более для строительства — нам нужны не лейтенанты... увы, даже не лейтенанты Шмидты, — но генералы Деникины...

Он сделал паузу и вздохнул.

— Надо смотреть правде в глаза: рассчитывать на успех социалистической пропаганды среди солдат не приходится — чуть не девяносто процентов неграмотных. Весь расчет на офицеров: войска придется подымать на революцию по команде. ЦК придает поэтому особое значение Офицерскому союзу. Своевременно принять меры к усилению партийного влияния в нем. Прежде всего: орган. У вас ведь нет собственного печатного органа? Мы ассигнуем средства и поможем нашей техникой.

— Я доложу об этом предложении президиуму.

Виктор поморщился.

— Раньше чем докладывать, надо условиться: такие вещи, вы понимаете сами, не делаются без гарантий в направлении органа.

— В президиуме союза большинство за социалистами.

— Но из народников — только вы один: значит, остальные — социал-демократы.

— Для очередных задач, тем более задач боевых, это же не имеет значения: у нас в президиуме никаких фракционных разноречий нет. По редакционным вопросам мы столкуемся без труда.

— И без различия направлений? Это нам не подходит: с какой стати мы будем обслуживать социал-демократов? ЦК полагает необходимым ввести в состав вашего президиума одного из наших ответственных работников. Именно: Ивана Николаевича.

— Это абсолютно невозможно.

Иван Николаевич пошевелил толстыми губами и сощурился.

— Почему?

— Союз наглухо закрыт для «вольных». Офицеры допускают в организацию только своих, — тем паче в центральный выборный орган.

— Столь конспиративны? — пренебрежительно и зло бросил Толстый.

— Напротив: они совершенно не умеют конспирировать. Именно потому они так и боятся «чужих». В своей среде они гарантированы от доноса: в полку ни один, даже архи-контрреволюционер, не донесет жандармерии на товарища; в крайнем случае вопрос решится келейно, в полковом же кругу: предложат уйти из полка — если полк очень черный. Но ни ареста, ни обыска офицер может не опасаться, пока он не связался с «вольными». Ни на какую кооптацию офицеры не пойдут.

— Но, в таком случае, какая же это революционная организация? Это та же каста!

— А вы что думали? — пожал я плечами. — Берите ее как есть. Что до меня, то я даже не буду вопроса вносить о кооптации.

— То есть как — «не будете»? — переспросил Виктор и нащупал косящим глазом Толстого. — Я вам передаю определенную партийную директиву.

— Подожди, Виктор... — Иван Николаевич крякнул, выпростал ногу и потер коленку. — Не горячись. С офицерством, действительно, условия особые, тут нужен особо осторожный подход.

— Я не о том, — досадливо перебил Виктор. — Я ставлю вопрос принципиально: Игорь уже несколько раз ставил вопрос об урегулировании отношений. Товарищ Михаил привлечен к нашей военной дружинной работе, для нас он — совсем свой. Он имеет партийные явки, бывает в Комитете, даже выступает на митингах — хотя это совершенно неблагоразумно, потому что рисковать своим общественным положением, имеющим для нас исключительную ценность, он ни в коем случае не должен. Но, входя в партийные дела, товарищ Михаил в то же время абсолютно отстраняет партийные органы от союзов, в которых он играет руководящую роль. Он держится по отношению к нам феодалом.

Иван Николаевич усмехнулся.

— Да, да, именно — феодалом. Партия для него — сюзерен, по призыву которого он является «конен, люден и оружен», но... на известных условиях. Он, определенно, считает себя свободным в своих действиях. И...

Толстый медленно и тяжко поднялся с дивана.

— Ты опять не то говоришь, Виктор. Ты зря осложняешь вопрос. Формальный момент никакого значения здесь иметь не может. Товарищ Михаил по всем отзывам ценный работник, хорошо знает боевое дело, и до сих пор, поскольку я знаю, никаких отказов от выполнения партийных указаний с его стороны не было. Почему предполагать их в будущем?

Виктор пристально посмотрел на Ивана Николаевича.

— Ты меняешь мнение. В Центральном комитете ты был первым за введение в союзы официальных представителей партий.

— Совершенно правильно, но совсем не для ограничения «феодализма» товарища Михаила, а главным образом, для перестраховки, на случай его провала. Ведь, в конце концов, все мы под богом ходим. Конечно, вы законспирированы, как никто — уже самым положением вашим. И мы охраняем это положение, как только можем. Ваше настоящее имя известно только некоторым членам ЦК, но... его величество Случай... В предвидении его хорошо бы перестраховаться двойной или тройной связью. И партийная работа в ваших союзах тоже бы не повредила: ведь программы, в сущности, социально-политической ни там, ни тут нет, а дружинники ваши, по рассказам, и вовсе дикари. Но если это вызывает осложнения...

Виктор повел плечами.

— Я, все-таки, остаюсь при своем. И уверен, не сегодня, так завтра нам к этому придется вернуться: руководство требует строжайшей централизации.

— Ну, и централизуем, — примирительно протянул Иван Николаевич. — Никто против этого не возражает. С сегодняшнего дня мы установим с товарищем Михаилом регулярные встречи: по вторникам, скажем, здесь, от пяти до шести. Подходит? Мы будем иметь информацию, он будет иметь директивы. На первое время — довольно: а там — видно будет.

Я встал и поклонился, готовясь выйти. Виктор остановил меня.

— Еще минуту. Вы читали, конечно, в газетах о казни Юренича?

— Читал.

— В правительственном сообщении, как всегда, правда и ложь. Правда в том, что Юренич убит по приговору партии, но все остальное — вымысел. Мы приготовили по данному поводу соответственное заявление. Но до опубликования его нам было бы существенно выяснить некоторые детали.

— Какие именно?

— В газетах промелькнуло сообщение, будто баба, нашедшая труп, видела перед этим в лесу каких-то офицеров. Офицерскому союзу по делу Юренича ничего не известно?

— Союзу? Нет.

— Вы как будто акцентируете: союзу? Может быть, известно лично вам?

— Мне? Да.

Толстый двинул бровями и, откинувшись на спинку дивана, тщательно и глубоко подогнул ногу.

— Что же именно?

— Прежде всего, что Юренич убит не по приговору партии.

Виктор улыбнулся снисходительной и соболезнующей улыбкой.

— То есть, как не по приговору, когда я вам докладываю, что приговор был вынесен