Книга Баллада о Чертике - Збигнев Бжозовский

невозможно.

Черный в фуражке седлом опустил голову, обвел взглядом деревья, палисадники, запертые калитки и ворота. Ослепшая, с зашторенными глазницами окон улочка молчала как могильный склеп.

Снова застучали сапоги. Мальчик сглотнул вязкую слюну. Черные шли по улочке и как будто уменьшались. Опять остановились, уже не такие большие. Сбоку фуражка седлом показалась выросшими на черной голове рогами.

Мальчики были еще маленькие, но дома за ними особенно не присматривали. Гуляли где хотели: во дворах, на улице, на лугах. Карчмареки стянули у отца сигареты, Весек — три яйца у крестной. Припасли немного хлеба. Снова улизнули из дома.

На этот раз цыганка встретила их почти как своих. Повела извилистыми, запутанными тропками в глубь леса. Там была полянка и маленький родничок. На полянке несколько цыганят и костер. Костерок небольшой, без дыма.

— Здесь будет лучше всего.

Хлеб цыганка быстро разделила между ребятишками. Закурила сигарету, вынула толстый граненый стакан. Наполнила его до краев водой из источника. Прикрыла тряпочкой. Перевернула вверх дном. Вода не вылилась.

— Послушайте, — сказала она.

Вода в стакане шумела, как в маленьком стеклянном улье.

— Нехорошо, — огорчилась цыганка. Выплеснула воду и поставила стакан на землю. Старательно выбрала одно яйцо, посмотрела на свет. «Вроде в этом», — пробормотала. Стукнула о край стакана. Скорлупа треснула. Цыганка накрыла стакан передником. Ветром передник прижало к руке. Цыганка высвободила руку.

Желток и белок вылились в стакан, рядом лежал цыганский чертик. Мальчики вытаращили глаза.

Цыганка одним глотком выпила яйцо. Подобрала упавшие на землю хлебные крошки. Худая она была. Нос как птичий клюв. Мальчикам объяснила, что яйцо пришлось выпить для их добра.

По словам цыганки выходило, что Бенгоро долго странствовал под поверхностью земли. По пути, конечно, огибал камни, заглядывал в кротовьи норы, не пропустил ни одного кладбища. Наружу вылезал где хотел.

— А чего он нам может сделать? — спросил Весек.

— Он может вселиться в человека и в тебя может вселиться.

Подошел черномазый парнишка, босой, тоже хотел чего-то показать. Торговлю хотел затеять, но цыганка его прогнала.

Потом она снова вела мальчиков вертлявыми тропками. Лес манил царскими кудрями и земляникой. С опушки цыганка показала колокольню костела и вокруг нее город. Ребята знали, как добраться до своих домов, но поспорили, в какой стороне остался цыганский табор.

Если в ту ночь в лесу горел костер, он, должно быть, сверкал красной точкой во тьме, как зоркий звериный глаз.

На следующий день на рыночную площадь въехали три грузовика с жандармами. Жандармы сидели в касках, с автоматами у колен. Городок сразу притих и опустел. Люди украдкой выглядывали из-за занавесок.

— Будут брать?

— Может, не будут…

— Ждут чего-то.

Потом прикатил броневик и четырехместная амфибия. Машины уехали в сторону леса. У амфибии заглох мотор, она осталась. Возле вертелся водитель. Поднял спереди железную крышку. Копался в моторе.

Ребята осторожно подошли поближе. Им было интересно поглядеть на машину. Водитель потребовал воды. Получив, сказал: «Хорошие мальчики». Даже поговорил с ними, коверкая польские слова. Объяснил, что главное: навести порядок. Он, другие солдаты и офицеры за это кровь проливают. Он тоже был когда-то мальчиком, якобы даже — судя по фотографии — похожим на Весека. Если б Весек родился в нескольких сотнях километров отсюда, как знать… А за сведения о цыганах можно бы получить хорошее вознаграждение. Кучу денег, и велосипед, и часы.

Тем не менее мальчики отошли и ничего не сказали. Со двора Карчмареков виден был лес.

— Поймают их?

— Неизвестно.

Листья акации дрожали в горячем воздухе. Где-то под землей странствовал маленький цыганский черт. А может, и нет. Точно ничего не было известно. Даже, уцелеют ли эти цыгане. Мальчики сидели на поленнице. Примолкли. Ссутулились, как взрослые.

Фрукт

Штуку эту один пацан получил от железнодорожника. Железнодорожник за сто шагов кланялся его матери и часто спрашивал, не нужно ли ей чего. Раз сунул малышу в руки что-то круглое, блестящее. Фрукт. Но не яблоко. Где-то стащил; где — не сказал, и что дает — даже не объяснил.

— Что это?

— Эй… мое!

— Покажи.

Мы обступили малыша. Такие же, как он, и чуть постарше.

— Ого…

— Мое.

— Дай подержать!

— И мне!

Старший Карчмарек взял, подбросил, шарик взлетел вверх, яркий, легче резинового мячика, и упал в подставленные руки. Малыш ныл, чтоб отдали, но мы сказали, что отдадим после. На окнах, выходящих во двор, стояли горшки с петуниями, а в распахнутых оконных створках отражалось небо, синее, как вода после стирки. Пахло акациями и паровозным дымом. Собиралась гроза. А земля была очень теплая.

— Дашь попробовать?

— Он сказал, чтобы я сам съел.

— Чуть-чуть можно. Никто ему не скажет.

Мы шли по дорожке одичавшего сада. Карчмарек нес; голова опущена, волосы упали на лоб. Мы подбегали, заглядывали ему в руки.

— Красивый!

— Если б мне дали…

— Железнодорожникам хорошо!

Тропка стала пошире, потом сузилась, потом сорняки снова расступились в обе стороны.

— Я попрошу, может, и вам даст.

— Попроси.

— Он еще не возвращался.

Возвращался он обычно через этот сад, напрямик, так что мы уселись у края дорожки. Карчмарек положил фрукт в траву. Шарик прямо светился, ни на что не похожий. Только одна вмятинка на нем была, вроде черной звезды. На эту звезду заполз муравей. Весек его смахнул.

— Хорошо бы он всем дал!

— Если есть, может, и даст.

— Попроси его, ладно?

Поднялся ветер. Пальцами босых ног мы прорывали в земле канавки. Перед нами был железнодорожный путь. Рельсы блестели, хотя начинало темнеть.

— Дай, а когда он нам даст, мы тебе дадим.

— Пускай сперва даст.

— Ну да-а-ай!

— Не дам.

— А мы тебе сейчас не дадим.

Он хотел взять, но Весек его оттолкнул. Хотел отнять, но Карчмарек его стукнул.

— Я ма-а-а-ме скажу-у…

— Иди, иди, жалуйся!

Он побежал с ревом. Рубашка вылезла из штанишек. Мелькали, таяли в темноте босые пятки. Карчмарек вытащил ножик, разделил поровну. Пальцы стали липкие от сока, и он их облизывал.

Мы возвращались обратно. Шли медленно. Впереди дома и сады. Дома вырастали. Загорались огни.

— Не надо бы… не надо бы у него отнимать.

— А чего он воображал?

— Я не хотел брать.

— А вдруг бы железнодорожник этот и вправду нам дал?

— Дурак, ничего б он не дал.

— Можно было подождать.

— Горький какой-то…

— С кожурой потому что.

— Сами захотели.

— …наверное, это грех.

Во дворах кричали ребята — чуть поменьше, чем мы, и чуть побольше, — играли в прятки, в салочки. Женщины снимали с веревок белье. Веревки тянулись поперек дворов как телеграфные провода. Застучали крупные капли дождя.

— Вымой руки.

— Я уже мыл.

— Ешь.

— …