Книга Не говори маме - Саша Степанова

там уже нет.

Бумбокс выдает мощные гитарные аккорды. Я не знаю слов, а то начала бы подпевать во весь голос. Мне вдруг становится легко – настолько, что я распахиваю дверь, и ветер мгновенно выдувает из гаража затхлую табачную вонь. Пустые бутылки из-под водки и вина отправляются в коробки и вместе с ними – на свалку. Спина становится мокрой от пота, но сбавлять темп не хочется. Я сбрасываю куртку и хватаюсь за швабру.

– Круто тут у тебя.

За порогом мнется Стася. Войти не решается – боится наследить. Я убавляю громкость.

– Джона нет?

– Нет. – Пользуясь вынужденной передышкой, я делаю глоток индиан-тоника из заранее купленной литровой бутылки. Завтра нужно будет притащить чего-нибудь пожевать. – Ушел куда-то.

– Может, тебе помочь?

По глазам вижу: надеется, что откажусь. Как бы не так.

– Второй швабры у меня нет, но там в пакете полироль и куча тряпок – нужно протереть пыль, а потом освободим стены. Хорошо бы кресло передвинуть ко входу и все-все завернуть в пленку.

– Зачем? – спрашивает она плоским голосом.

– Чтобы можно было красить. Но пока что – пыль.

Некоторое время мы работаем молча, каждая в своем углу. Музыка чуть слышна.

– Майя, – подает голос Стася. – Ты реально ездила с Прелей в Москву?

– Да что ж такое. – Я выжимаю тряпку. – Мы ездили ко мне домой. Нужно было забрать кое-какие вещи для распродажи. Все.

– А Преля тебе на фига?

– Потому что он никогда там не был. Это просто поездка, почему меня все о ней спрашивают?

– И я не была, – почти шепчет она.

Я опираюсь на швабру и долго смотрю на Стасю, прикидывая, действительно ли она настолько глупа или все понимает, но сказать не может.

– Если Джон заставит тебя целовать мои ноги, то да, я обеспечу тебе прогулку по «Царицыно».

Смысла она явно не считывает и, судя по изменившемуся выражению лица, готова швырнуть в меня грязной тряпкой.

– А Илья это сделал, – говорю я как можно мягче. – Потому что боится Джона. Так себе история, поэтому мне хотелось показать ему выбор. Москву, например.

– Не знала про это. – Стася возвращается к полировке шкафа. – Теперь он пиздит, что той ночью тебя распечатал.

– Распеч… Ага. Ни много ни мало. Я что, похожа на человека, который никогда не был в отношениях?

– Преле все равно никто не верит. – От моей откровенности она окончательно сникает. – Ты так легко об этом говоришь…

– Вряд ли легче, чем Илья.

– По-другому. Как звали твоего парня?

– Неважно, – говорю я и налегаю на уборку. Придется повторить все проделанное еще раз пять, чтобы результат стал сколько-нибудь заметен.

– Почему вы расстались?

– Неважно.

– Ты его все еще любишь?

– Нет. – Я впервые признаюсь в этом кому-то, кроме себя. И впервые – вслух. – Но помню. Так что никакие новые отношения в мои ближайшие планы, как ты понимаешь, не входят. Тем более с Ильей.

– Он мерзкий. Не представляю, как вообще с ним можно захотеть.

«Из жалости», – думаю я, но вслух ничего не говорю.

– Я бы хотела его добиться, – снова подает голос Стася. – А Вика, наоборот, говорит, что мечтает разлюбить. Но он запал на тебя.

Это она не об Илье, конечно, – о Джоне. Бедная. Я понимаю, почему Джон тебе нравится: красивый мальчик, будто бы не отсюда. Но я все еще тушенка, в то время как вы, ты и твоя подруга, – вскрытые и вылизанные пустые банки. Всего этого ты, разумеется, никогда от меня не услышишь.

– Мне жаль. Это пустая трата времени.

Она обнимает меня за плечи. Настолько неожиданно, что я роняю швабру и просто стою, стиснутая кольцом ее рук.

– Не встречайся с ним, пожалуйста, – шепчет Стася хриплым прокуренным голосом. – И без тебя все сложно.

– Помоги сдвинуть шкаф, – прошу я, и мы двигаем чертов шкаф, сам по себе не тяжелый, но забитый чем-то – не знаю чем – настолько, что я опасаюсь за его сохранность – нет, стоит, хоть и кренится во все стороны сразу. Я смахиваю шваброй паутину со стен и потолка и заново осматриваю вагончик, пытаясь представить, каким он станет. – Матовый черный, – говорю, подняв указательный палец. – Слева будет надпись: «Если ты выбрал нечто привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса»[18]. А здесь… Хм.

Я смотрю на Стасю. Она тоже глядит на меня во все глаза, чем в некотором смысле мне льстит.

– «И не могу сказать, что не могу жить без тебя, – поскольку я живу»[19].

– Ты крутая, – выдает Стася и сбегает, не закончив работу. Полку шкафа она протерла кое-как, придется переделывать.

Кивая в такт музыке, я передвигаю кресло к двери и роюсь в шкафу в надежде на то, что предыдущий владелец гаража был хозяйственнее Джона и оставил нечто большее, чем гору пустых бутылок. Так и есть. На антресолях, за стопками дисков, которые обещают мне нескучную компанию на всю неделю, хранится коробка из-под обуви с инструментами: ржавый молоток, плоскогубцы, клубок проводов и разнокалиберные гвозди. С этой коробкой, прижатой к груди, я сажусь на диван и начинаю выбирать самые прямые: три, шесть, девять – двенадцати вполне хватит. К счастью, потолок здесь настолько низкий, что стремянка мне не понадобится – достаточно обычного стула, и он пытается сбросить меня, как взбесившаяся лошадь. Успокоив себя тем, что в случае чего падать придется с не слишком большой высоты, я вколачиваю по шесть гвоздей в две противоположные стены, растягиваю на них свои гирлянды, чтобы посмотреть, как они будут выглядеть, и выключаю свет.

Теперь совсем хорошо.

Я вытягиваюсь на диване, чувствуя, как хрустит позвоночник. Рассматриваю гирлянды – белые, с домишками, звездами и искусственными цветами. Осталось только покрасить стены и написать цитаты из Бродского, которые были в моей комнате – я не придумала ничего нового, восхищенный взгляд, которым наградила меня Стася, не заслужен. Напоследок я накрываю кресло, диван, шкаф и низенькую тумбочку – всю мебель, что здесь есть, – купленной в «Хозтоварах» прозрачной пленкой.

Мы с Джоном договорились так: я буду писать ему в телеграме, что закончила, а он – приходить и запирать дверь. Я шлю ему стикер «Бросай все», выключаю свет и выхожу на улицу. Для автобуса слишком поздно. Долго иду пешком, унося в наушниках «Обе две», потому что мне необходимо заземлиться – погрузиться во что-то знакомое, – а дома засыпаю быстрее, чем успеваю положить голову на подушку. Проверяю только статистику подкаста. У первого выпуска почти тысяча прослушиваний.

* * *

Следующим вечером приходит Вика. Они со Стасей будто сговорились навещать меня по очереди, хотя в колледже по-прежнему не общаются и сидят за разными партами, даже в курилку ходят поодиночке. Вся эта история напоминает мне тот единственный раз, когда я в четырнадцать лет попала в детскую городскую больницу, в офтальмологическое отделение, на целых две недели. Операцию мне не назначили, каждое утро я вставала в шесть и тащилась на закапывание и электрофорез. Уже тогда у меня был Март – втайне от моих родителей он приезжал ко мне с фруктами и конфетами. Время от времени в нашу палату привозили кого-то после общего наркоза, и остальные наперебой задавали ему вопросы, чтобы поржать над неадекватными ответами, и смачивали прооперированному губы, потому что пить было запрещено, – только сейчас я понимаю, что это были ребята без семьи: работники детских домов их не навещали. Я старалась держаться ото всех подальше, в пять утра на ощупь заплетала косу и в шелковой пижаме шла на процедуры, но за завтраком на меня обязательно пристально смотрел кто-то из мальчишеской палаты, и я мгновенно вставала и уходила к себе, чтобы почитать, а потом ко мне присылали «гонца» с просьбой о встрече. Я так и не закончила лечение, потому что свалилась с температурой и насморком, и меня тут же выписали домой – я просто не могла больше выносить этого попеременного внимания и необходимости прятаться за фикусом.

Вика и Стася тоже приходят в гараж по очереди, а неловкость за них чувствую я. Но сегодня я подготовилась: у меня есть два валика и достаточно краски, чтобы работать вдвоем.

– Ого! – восклицает Вика.

– Ничего себе! – говорит она же.

– Неплохо, да?

– А почему черный?

– Красиво. Пусть здесь будет тесно, кого я обманываю, но уютно, как… В хоббичьей норе. Ты же читала Толкина? Ладно, хотя бы смотрела? Помнишь, где жил Фродо? В норе. С круглой дверью. Под землей. Нет? Ну ладно.

Водоэмульсионная краска почти не пахнет и ведет себя прилично: хорошо ложится и не течет. Я чувствую себя офигенным профессионалом. Из-под моих рук выходит черный