Книга Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

время спешливо, внимательно высматривал он на воде выстававшего зверя, держа настороженным орудие смерти. Веревку, сколько я мог заметить, крепко держал он у ратовища (палки), с той целью, чтобы не спрыгнуло с него кутило, и быстро выхватывал палку — ратовище, и ослаблял и кидал всю веревку до дальнего конца в то время, когда замечал сначала спину, а потом и дыхало зверя, как черное пятно, зиявшее мгновенно, тотчас же.

Таким образом, выметал он все свои три кутила (в карбасе лежали только пешни) в то время, когда, опомнившись — он от тяжелых трудов, я от внимательного выслеживания за его движениями и движениями людей соседних карбасов, — мы заметили себя у самого берега, на который впервые, выскочившие из лодок с уханьем и той же бранью, тащили сеть. То же сделали и мы. Впрочем, несколько карбасов еще ездили кругом сети, болтавшейся в воде, и с них время от времени, еще выметывали кутила, но, вероятно, уже последние. Некоторое время слышалась эта буркотня, но и она вскоре смолкла. Чайки, все время кружившиеся над белужьим юровом и спешно выхватывавшие изо рта зверя рыбу, в несметном количестве кружились теперь над нами и густой, темной тучей над неводом. Визгливый, разноголосный крик их возмущал душу, но всем было не до них. Начиналась самая трудная, самая спешная пора работы, хотя и со всех нас пот лил градом, хотя весьма многие с трудом переводили дыхание. Крики и брань прекратились. Стадо пойманных, застигнутых врасплох белуг на прибрежных кошках обмелело; некоторые из них выставили напоказ всю свою огромную тушу, богатую салом. Видны были гладкая, без шерсти кожа, изжелта-белая, у некоторых с мертвою просинью на одном конце туловища виднелась голова, в зашейке которой чернело дыхало, величиной около полувершка в диаметре, на другом конце хвост длиной с пол-аршина, толщиной пальца в три, обтянутый белой кожицей, отливавшей по краям пепельным цветом. На плечах ясны были ласты — крылья (как называли промышленники), имеющие некоторое сходство с небольшими свиными окороками, четвероугольной, продолговатой фигуры. Задние ласты, лафтаки, не были больше сажени, и весь зверь длиной аршин семь, растянувшийся по земле, со своей горбатой спиной, головой, небольшой сравнительно с остальным туловищем, глядел решительным подобием небольшого кита, к породе которых, вероятно, и принадлежит белуга эта (delphinus leucas, по-камчатски — белюк, животное, однородное с черноморской свинкой и не имеющее ничего общего с рыбой белугой. Соимянная зверю волжская рыба называется Acipenser Huso).

Пока я занимался рассматриванием фигуры невиданного мною безобразного зверя, промышленники крошили, т. е. пришибали пешней в дыхало тех зверей, которые шевелились еще и грозили при малейших невнимании и оплошности опрокинуться в воду и уйти от нас в руки других счастливцев, на берег к которым их может выкинуть морская волна. Промышленники наши перекротили всех зверей поочередно, немного отдохнули и, заправившись пищей, начали свежить добычу. Для этого они сначала отрубали голову, хвост и четыре ласта, затем, сдирали шкуру вместе с салом и не буксировали его на карбасы потому только, что были на берегу. Мясо бросали тут же, предоставляя его на съедение собакам, которые стадами бегут сюда даже из дальних деревень.

— Куда же пойдет кожа звериная, если сало в продажу? — спросил я хозяина, не отстававшего от других и молчавшего во все время работы.

В ответ на это он только приподнял ногу, показал подошву и пощелкал по ней пальцем.

— На это идет, да на другую кою мелочь, — отвечал мне за него уже другой соседний мужик. — Кожа белужья — не кой клад. Это не нерпичья кожа: та лучше, та барышнее.

Затем опять следовало молчание. Видимо, все с сосредоточенным вниманием занялись своей работой. С трудом после долгого ожидания с моей стороны нашелся еще один словоохотливый, который говорил мне:

— Вот все, что ты теперь видел, начальнику дело хорошее. Промысел наш на твой счастливый приезд задался ловкий.

— А как приблизительно?

— Да коли ста два зверей попало, рублев на большую тысячу будет. Ста по два рублев на ассигнации придется на брата. На это и сети поправим; порвала же, чай, зверина, не без того: бесится и она как, вишь, не смирна теперь. Мечется, живот-от свой горемышный жалеючи.

— Этакий промысел мы на редкость делаем! — подхватил рассказчика уже третий, вероятно, желавший тоже отдохнуть и тоже доказать мне свою бывалость и знание. — Больше всего мечем сети на мелях у Ягров, и Кумбыша, у Омфалы, у Гольца (острова это такие живут). Там-то вот мы эти сети и спущаем на кибасах (поплавках деревянных). Зверь-от в них сам заходит и путается; мы его только на мель тащим, да кротим пешней. А там свежуем, спустим в воду, привяжем на веревку к карбасу, да и везем в деревню. Зверя по-три, по-четыре и здесь попадает. Дележ на каждую ромшу после бывает...

— Что же это такое ромша ваша?

— А ромша: вот все мы, все обчество наше — артель бы, к примеру. Вот нас теперь 12 карбасов. На каждом карбасе по четыре человека и малолетки ребята тут же: их дело промысловую избу чистить, ложки мыть, зверя караулить, когда мы спим. Это ромша. А жир-от, что с кожи режем, шелегой зовем: а согреется он да закиснет — сыротоком слывет. Вот тебе и все!

— Нет не все, коли сказывать начал, — перебил его третий голос. — Ты ему расскажи про петровское-то дело. Слушай-ко, твоя милость!

— Поехали наши ребята за белугой на вздогад, авось, мол, встренется. А зверь — дурак известный, про то не знает, чего человек-от хочет: не встренулся. Искали они эдак-то, долго искали — не нашли. Ухватили, слышь, рожу-то в горсть, чтобы не больно стыдно было добрых людей, поехали в деревню ни с чем. Там-де (думают) грязью закидают; года с три и опослях вспоминать да корить будут соседи. Едут они, едут, известно, надрываются сердцем, боятся мирского суда. А было их человек с десять на трех карбасах, и невод был при них, и невод-от они этот так и не замочили: как был засмоленный, так и остался ничем-ничего. Едуть они это в деревню свою, едут, да и видим, говорят, впереди-то, мол, нас словно пена морская! Да, какая, мол, тут пена будет: корг нет, воде мырить не из чего, не из чего и пены пускать. Надо-де быть, братцы, белуги! Стали присматриваться: белуги и есть! «Молись-де, ребята, да заезжай, который удалее!» Так и сделали.