Книга Нас время учило… - Лев Самсонович Разумовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Работая завучем детского дома, я не ставила перед собой какие-то особые задачи. У всех нас, у всего коллектива была одна общая главная задача – вернуть к жизни блокадных ленинградских детей с подорванным здоровьем и надломленной психикой. Для этого были нужны не только человеческое участие, теплое отношение к детям. Требовались значительные материальные средства.
Ксения Николаевна Галчёнкова
Когда началась война, я училась на втором курсе исторического факультета в институте Герцена. Скоро нас послали рыть окопы, а в конце сентября институт эвакуировался. Я осталась в Ленинграде.
Рядом с моим домом в Апраксином переулке был детский сад, которым заведовала Ольга Александровна Саренок. Я поступила туда работать сменным воспитателем. Шла на работу в три часа дня, когда было светло, а возвращалась в десять, в кромешной тьме. Идешь на ощупь, ни один фонарь не светит, ни одно окошко не горит. Спотыкаешься о тела покойников, которых выносили из домов, как только стемнеет – днем стеснялись.
Город находился на военном положении, и ночью ходить было запрещено. Однажды Ольга Александровна и завхоз по какому-то делу шли по ночной улице в детсад. Раздался гул самолета.
– Бежим! – закричала Ольга Александровна, – он сейчас бомбу сбросит! Только они успели вбежать в бомбоубежище, как ахнула бомба. Детсад располагался на первом этаже окнами во двор-колодец. В этот двор и упала бомба, высадив все окна и рамы.
Став директором детского дома, Ольга Александровна позвала работать в нем меня и других работников из 13-й школы: сестер Роговых и Люсю Чидину. Мать Люси умерла, а отец очень боялся за Люсю и надеялся на ее отъезд с детским домом. Вслед за мной на работу пришли моя сестра Лена и мама, Лидия Павловна на должность бухгалтера.
Во время очистки здания мы выкинули множество грязных смерзшихся матрасов и наткнулись на три трупа. У одного нашли документы и сдали их в милицию, трупы вынесли на улицу. Там их подбирали особые бригады и увозили на Пискаревку.
Когда детдом заполнился детьми, часть из них мы начали готовить к эвакуации. Среди детей были такие слабые, что эвакуировать их было невозможно. Мы решились пойти на отбор. Устроили испытание, возможное в тех условиях: ставили ребенка у стенки комнаты и предлагали пройти до другой стенки. Если ребенок нормально преодолевал это расстояние, мы оставляли его в списках на эвакуацию. Если же он несколько раз падал или вообще не доходил до стенки, мы его оставляли в детдоме, чтобы подправить и подготовить к следующей отправке.
Как-то во время нашего испытания явились две тетки из исполкома. Стали шуметь:
– Как это вы делаете? Так нельзя!
Мы говорим:
– Дайте на каждого ребенка по сопровождающему, вот и будет, как надо!
Разве мы были неправы? Время было такое! Когда нас на Финляндский вокзал привезли, только мы к вагонам – сирена! Бомбежка! А у нас двадцать детей. Мы все бегом в бомбоубежище вместе с ними. Потом вернулись, стали их в вагоны сажать, каждого на руки берешь и подаешь в тамбур, а там перехватывают. А что бы мы делали со слабенькими? Их бы не уберегли и других бы потеряли.
Дети, присланные нам РОНО, иногда умирали прямо в канцелярии во время оформления документов. Так однажды доставили нам девочку, страшно худую. Начали записывать какие-то сведения о ней, а моя Лена говорит:
– Зря пишем, она сейчас умрет.
И эта девочка действительно умерла минут через пятнадцать.
У меня был тоже случай. Я дежурила ночью в детдоме, устала до смерти и прилегла на ближайшую кровать рядом с ребенком. И сразу провалилась, уснула. Чувствую, меня нянька тормошит:
– Ксеня! Вставай!
Я спросонок:
– Что такое? Зачем будишь?
Она:
– Вставай! Павлик Миронов умер.
– Ну и что? Завтра разберемся.
– Так он рядом с тобой лежит!
Елена Николаевна Галчёнкова
В детский дом я пришла 6 февраля 1942 года. Меня сразу назначили завхозом и кастеляншей. Я отвечала за белье, за имущество, а кроме того, принимала людей на работу. Каждого, кто приходил наниматься, первым делом подводила к окну и смотрела – может ли человек хотя бы шевелиться? Может ли работать прачкой или уборщицей? Хватит ли у него сил?
Основная наша работа была у всех одна: грязь убирать и дрова доставать. Дрова мы пилили и вывозили не только с Расстанной, а и из разбомбленного института киноинженеров, прямо напротив нашего дома на улице Правды. Там и балок было много, и паркет шел под растопку. А под паркетом трупы смерзшиеся находили. Один труп детский был.
А матрасы, посуду и кровати мы вывозили из студенческого общежития Холодильного института, которое находилось в переулке Ломоносова.
Когда началась эвакуация, меня из завхозов перевели в воспитатели. Дали группу пятилетних дошколят – двадцать пять человек – и сказали: «Воспитывай». Ну а какое там воспитание? Пасли мы их просто, кормили, берегли. Вот и все воспитание.
Из дневника Натальи Николаевны Попченко
Ребята, которых доставляли к нам, в большинстве своем были худые, изможденные – настоящие дистрофики. Многих было уже не спасти. Ясно было, что они попадали к нам слишком поздно. Мы зашивали трупы в простыни и выносили во двор, откуда их потом вывозили специальные машины. Один случай мне особенно запомнился. Появился у нас новый мальчик лет двенадцати, звали его Вася. Он выделялся из всех своей подвижностью, энергией, был веселый, непохожий на дистрофика. Очень он был мне симпатичен. Пришла как-то утром на работу. Нянька говорит:
– Помоги мертвого вынести, я его уже зашила.
Мы понесли, а она спрашивает:
– Знаешь, кого несем?
– Кого?
– Васю.
У меня прямо сердце оборвалось. Никак не ожидала, что Вася может умереть.
Надя Каштелян
До войны мы жили в коммуналке на Лиговке, 107. У родителей нас было трое: я и два брата. Старший брат Миша ушел добровольцем в 41-м. Он погиб в 43-м в звании старшего лейтенанта. Похоронка пришла с Ленинградского фронта. Младший брат Ваня эвакуировался с интернатом на тридцатый день войны. В декабре от голода умер отец, в марте 42-го мать.
Мне тогда было пятнадцать лет. Я осталась одна. Меня взяла к себе наша знакомая, которая за это брала себе по сто граммов хлеба с оставшейся маминой карточки. К тому времени я уже много сил потеряла, исхудала вся. Еще при отце мы варили сыромятные ремни. Резали их на мелкие кусочки и ели. Двух кошек съели с отцом. Мама не ела и нам не велела. А мы ели, и было вкусно. Ели кофейную гущу, студень из столярного клея (тогда плитки можно было купить на деньги). Потом соседка привезла съедобную землю – ели как творог… Помню, я говорила:
– Когда кончится война, буду есть вволю дуранду и жмых.
А после войны так ни разу их и не видела…
Как попала в детский дом, не помню. Провал в памяти. В детдоме меня сразу поставили на усиленное питание. Все мы были острижены наголо и ходили в белых панамках.
Ника Бобровская
Война обрушилась на нашу семью, как и на всех, неожиданно и стремительно. Никто не мог предположить, что уже в августе немцы будут на подступах к Ленинграду.
Мы жили в Лигово. Нас обстреливали и бомбили. Папа, чтобы спасти нас, выкопал недалеко от дома землянку, и мы некоторое время жили там, надеясь, что немцев отгонят. Однако с каждым днем линия фронта приближалась. Мимо нас в Ленинград постоянно шли отдельные группы красноармейцев или просто солдаты-одиночки.
