Книга Чаша судьбы - Алан Григорьев

Шон решил больше не искушать судьбу.

В волшебных холмах, где не бывает настоящей зимы, было очень легко не вспоминать о ней. А вот в землях людей, когда выпадает снег, Каллахан каждый год испытывает смутную тоску, но не знает, откуда берётся это чувство.

И там, и здесь в ночи порой слышится далёкий стук прялки. Всё потому, что нити ещё плетутся, и никто не знает, каким в итоге выйдет это полотно.

Элмерик только сейчас понял, что в какой-то миг Шон сменил Фиахну и принялся рассказывать дальше. Конечно, ведь это он был в снежном замке вместе с Каллаханом и видел всё, что случилось, собственными глазами.

— И где сейчас эта Калэх-та? — Розмари ещё в середине рассказа подошла ближе: видать, стало интересно; теперь она сидела за спиной у Фиахны.

Тот обернулся на голос.

— Никто больше не видел её. Наверное, всё ещё живёт на своём снежном острове, плетёт нити, следит за миром. Я слышал, у людей зима всегда наступает вовремя.

— А почему тогда Каллахан забыл ещё и Олнуэн? — Джерри потёр лоб.

Ему ответил не Фиахна, а Шон:

— Мы тоже задумывались об этом. Наверное, Калэх просто ревнива. Вот и заткала это тоже.

— А этому Ритерху кто-нибудь морду начистил? Кто он такой вообще? — глаза Джерримэйна сверкнули праведным гневом.

— Поверь, его били и не раз. Не помогает. — рыцарь Сентября хрустнул костяшками пальцев так яростно, что бард в тот же миг понял: мастер Шон не раз учил зарвавшегося хитреца уму-разуму. — Сейчас Ритерх живёт при дворе королевы Медб, он — Рыцарь Июня. Только там его ещё терпят. Не то что наши короли.

Короли… Элмерика вдруг осенило, что все наветы принца Грозовых Дней были напрасными. Каллахан вовсе не бросал своё королевство, как думали Эйвеон и Браннан, — напротив, во имя мира и процветания он отдал самое дорогое. И никто не смел просить у него больше.

— А ты не рассказывал мне про Калэх… — в голосе Мартина послышался лёгкий упрёк.

Рыцарь Сентября пожал плечами.

— Ни к чему было ворошить прошлое, Март.

— Да? И что же теперь изменилось?

— Не злись. Времена настали другие. Помнишь, я говорил, что Калэх предсказала, будто именно Каллахан запечатает фоморов? Так вот, он сделал это. Калэх сказала, что пройдут годы, и те вырвутся на свободу. Теперь это тоже случилось.

— И что это значит? — Мартин сложил руки под подбородком.

Шон пожал плечами.

— Я знаю одно: нельзя допустить, чтобы они вновь встретились…

Воцарилось напряжённое молчание, которое нарушил неугомонный Фиахна.

— Может, ещё потанцуем? А то праздник всё-таки… — он протянул руку Розмари, и та после недолгого раздумья согласилась.

Дриады больше не появились, но музыка всё равно играла. Кажется, это пел сам источник. Чудесная мелодия звенела, будто бы капли били по невидимым струнам. И Элмерик, повинуясь зову сердца, всё-таки достал флейту, чтобы подыграть. Раздражение ушло, он больше не ненавидел Фиахну. Правда, и любить его больше тоже не стал. Но хоть так.

Едва они закончили танцевать, по зале разнёсся разочарованный возглас Флориана. Он попытался взять сестру за руку, но пальцы схватили лишь воздух. Начинало светать, и Эллифлор снова развоплощалась.

— Прости, — Фиахна положил руку ему на плечо. — Ночь на исходе, и её время тоже.

Увидев отчаяние во взгляде Флориана, он отвёл взгляд и поспешил пояснить:

— Пойми, я не всесилен. Она мертва, а я не умею воскрешать. Просто у меня есть гейс: когда полнолуние совпадает с праздником колеса года, я должен выполнить одно желание смертного, даже самое невозможное. Благо само это время полнится волшебством и даёт мне силу творить чудеса, на которые я не способен в другие дни. Но с рассветом всё возвращается на круги своя.

— А моя нога? — мастер Патрик стоял крепко, но вдруг покачнулся; Мартин бросился к нему, чтобы подхватить.

— Такое чудо мне по плечу, — Фиахна протянул ему свой кубок. — Ты исцелён. Выпей за моё здоровье.

— Но как же ты смог узнать моё заветное желание? — прошелестела Эллифлор; в её разноцветных глазах стояли слёзы. — Разве гейс позволяет тебе слышать мысли мёртвых?

— Нет. Я исполнил желание твоего брата.

Флориан кусал губы, В его глазах застыло нечто такое, отчего Элмерику стало жутко.

— Мы с этим справимся, родной, — шепнула Эллифлор, и брат кивнул ей.

— Но… я же хотел как лучше, — даже в полумраке лесной залы было видно, как Фиахна побледнел; его взгляд стал жалобным, как у потерявшегося пса.

Флориан встал и низко поклонился эльфу. Эллифлор последовала его примеру, а выпрямившись, добавила:

— Вообще-то, это лучший праздник, что был у меня с тех пор, как я умерла.

Глава пятая

Элмерик провалился в сон, едва голова коснулась подушки. Он снова оказался в знакомом месте и, не сдержавшись, выругался вслух, узнав зелёные холмы, каменные ограды и треклятые колокольчики, звенящие от каждого его шага. Вот только небо, бывшее прежде голубым, стало почему-то тёмным и низким. В Медовых лугах царили тревожные сумерки. Строй колокольчиков тоже был нарушен: их невыносимая фальшь резала чуткие уши барда.

Он знал, что это сон. Хотел уйти, но не мог.

— Это уже не смешно, знаешь ли! — он задрал голову к небесам. — Ты когда-нибудь оставишь меня в покое?

Определенно это были земли Брендалин, но сама хозяйка отчего-то не спешила показываться на глаза.

— Чего ты добиваешься? — разговаривать с пустотой было глупо, но Элмерик слишком разнервничался, а звук собственного голоса его немного успокаивал. — Я больше не верю тебе. Можешь даже не утруждать себя разговорами.

Сперва барду почудилось, что он слышит эхо.