Книга Самая лёгкая лодка в мире - Юрий Иосифович Коваль

мной, хоть и маленьким, а живым, и я ни перед кем, а только перед ним отвечаю за все, что делаю на Земле, — за себя, за свою лодку, за плаванье в сердце тумана.

Неподвижно сидел я в лодке, не шевелясь, стоял вокруг меня туман, и не шелохнулась волна под килем «Одуванчика» — только свет Ориона двигался к нам и достигал нас.

Как некоторые южные люди загорают на солнце, так и я подставил свое лицо под свет Ориона и чувствовал кожей прикосновение его лучей.

Они не были теплыми или холодными, они касались кожи почти незаметно и все-таки отпечатывались на лице. Не знаю, что изменилось на нем — светлела ли, темнела кожа, но я чувствовал, как проходят мои усталость и тревога, легче, яснее становится на душе.

«Все не так уж плохо, — думал я. — Вот я даже доплыл до сердца тумана».

Прикрыв глаза, я вспомнил вдруг людей, оставленных в городе, — Орлова и Петюшку, Клару и милиционера-художника и тех других людей, о которых не пишу здесь, в книжке. И все они казались мне совсем неплохими и, пожалуй, самыми лучшими и самыми легкими в мире.

Подремывая и вспоминая, я долго сидел так в лодке, а когда открыл глаза, увидел, что нет уже надо мной Ориона и туман сомкнулся над головой.

За туманом, где-то неподалеку, слышался тихий и жалостный вой.

«Уууууууу…» — вздыхал, то ли плакал кто-то, так горько и печально, что хотелось немедленно кинуться на помощь.

Легонько ударяя веслом, я поплыл поскорее на этот вой, и чем быстрее плыл, тем светлее становилось вокруг, развеивался, таял туман. Впереди я увидел лодку с парусом и темные фигуры на борту.

«Бесы, — понял я. — Заманили все-таки. Воют, холеры, мочат в воде веревки».

Коричневая лодочка приблизилась, и я увидел рожи, испачканные чугунной сажей, и капитана с седыми усами. Увидавши меня, он поднял руку, помахал приветливо.

Я махнул в ответ, и бесы-матросы дружно выхватили из воды веревки, к которым привязаны были ржавые жирные крючки. Бесшумно прошла мимо меня коричневая бесовская лодочка. Быстро скрылась она за спиной, а вой все слышался впереди.

«Кто же это воет? — думал я. — Неужели капитан-фотограф? Кто-то прихватил его и душит во сне».

Быстро поспешил я, погнал «Одуванчика», и нос его врезался в прибрежный песок. Я бросился к палатке.

— Эй, капитан! — крикнул я, откидывая полог. — Ты чего воешь?

Капитан заворочался, высунул из спального мешка бороду.

— А? — хрипло прорычал он, изумляя меня тем, что можно хрипло прорычать такое простое слово. — А?

— Это ты воешь?

— Чего еще? — недовольно продирая голос, сказал капитан. — Сколько времени?

— Воешь ты или нет?

Бестолково прочищая глаза, капитан чудовищно призевывал.

— Кто воет? — раздраженно расспрашивал он. — Где?

Пока я тормошил капитана, вой и плач прекратились, затихли над озером, пропали. По лицу же капитана ясно было, что выть или рыдать он просто-напросто не умеет.

— Сколько время-то? — спрашивал не умеющий выть капитан. — Пора, что ль, в макарку?

— Светает, — ответил я.

Капитан выпутался из спального мешка, подполз на коленях к костру и принялся раздувать тлеющую головешку.

— Надо чайку вскипятить, — сказал он.

Глава IX

Вторжение в заросшую макарку

Мы медленно плыли по макарке — черному коридору среди болот, заросших таволгой и вехом. Кое-где мелькали и кусты молочая — бесова молока.

Широкая вначале макарка быстро сузилась. Я отложил весло и, цепляясь за болотные травы, подтягивал «Одуванчик» вперед. С кустов, которые я дергал и шевелил, на нас сыпались спящие еще жучки и мотыльки.

— Надо было дождаться солнца, — ворчал капитан-фотограф. — Того гляди напоремся на корягу. Видишь — коряги впереди!

Кривые и толстенькие коряги, торчащие из воды перед носом «Одуванчика», с шумом хлопнули крыльями и поднялись в воздух, превратившись в утиную стаю. Вода в макарке взволновалась, какая-то рыбина метнулась из-под лодки, покачнув «Одуванчик». Шуршащий взрыв раздался в камышах, — вытянув зеленую шею, взмыл в небо запоздавший селезень.

— Все, — сказал капитан, — дальше нам не пройти.

Поперек макарки лежала почерневшая сучковатая береза. Как видно, ее принесли сюда рыбаки или охотники, гуляющие в болотах. Береза была как бы мостиком через макарку.

— Попробуй ее утопить, — сказал я. — Тогда проплывем над нею.

Капитан-фотограф поднялся и, упираясь веслом в дно, встал одной ногой на березу. Медленно, неохотно береза затонула под его тяжестью, да и сам капитан ушел в воду по колено.

Я подтянулся за куст — нос лодки въехал на березу. Капитан выхватил из воды ногу, закинул ее в лодку — и береза всплыла, глухо толкнулась в дно «Одуванчика» и подперла нас снизу.

Все стало на свои места. Капитан сидел на своем месте, я на своем, береза вернулась на свое. И мы сидели на березе.

Впереди, за березой, — капитан, сзади, на корме, — я. При желании мы могли покачаться как на качелях, но плыть назад или вперед никак не могли.

— Сели, что ль? — достаточно хладнокровно спросил капитан.

Напряженно вглядываясь в дно лодки, я искал пробоин. Мне казалось, что острый сук впился в платье нашей общей теперь с капитаном невесты, вот-вот разорвет его и мы не то что утонем, а повиснем посреди макарки полумокрые, полузатонувшие.

— Сидим, — ответил я, — пробоин не видно. Надо бы снова утопить березу, тогда прошмыгнем.

— Твоя очередь утопливать, — справедливо указал капитан.

Кое-как приподнявшись, я шагнул из лодки в воздух, стараясь наступить на березу. Она уклонялась от моей ноги, увертывалась. Нога летала в воздухе над водой, замах ее пропадал, она уже не знала, что делать. Вернуться в лодку нога не могла, для этого надо было от чего-то оттолкнуться. Ударом весла капитан подвинул ко мне березу, и нога в отчаянии рухнула на нее.

Береза сразу затонула, и я сделался человеком набекрень. Правая нога уходила в воду, левая подымалась вверх и уплывала вперед с «Одуванчиком».

Схватив себя за колено, я выволок ногу из воды и свалился в лодку. Береза не успела всплыть, как «Одуванчик» шмыгнул вперед, проскочил, и теперь уж никакого пути назад не было. Всплывшая береза покачивалась за кормой.

Я оттолкнулся от нее веслом, направляя лодку вперед.

— Запахло чарусенышем, — сказал капитан.

В воздухе и вправду почувствовался резкий, едкий запах. Утопленная береза потревожила дно макарки. Со дна всплывали пузыри болотного газа.

— Это не чарусеныш, — сказал я, — это пузыри со дна. Поехали.

— А по-моему, чарусеныш, — настаивал капитан. Он тормозил лодку. Из-за плеча капитана я старался разглядеть, что там, впереди, но признаков чарусеныша не