Книга Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

крепкие, — ответил Шакун, пожимая нам руки. — С виду, понимаешь?

23

Парус есть парус. Красивая штука. Зеленая тень трепещет, как рыба на дне лодки. Отчаянно, отчаянно… Белая пена волны рваными кружевами ныряет в холодную пучину, туда, где синева разрежается круглыми пятнами медуз, перебирающих щупальцами, точно пианист черно-белые клавиши. Может, там тоже рождается музыка, но музыку эту мы не слышим. Шумят волны, посвистывает ветер. Раз пять в час вдруг взметнется мелкими брызгами волна, словно дождевальная машина захотела понежиться в море, и чайки, перекосив крылья и задрав клювы кверху, закричат призывно и страстно. Ветер идет низко, гладит волны. Но они пыжатся, возмущаются. Поэтому на гребнях их рождается золотистый рой брызг, похожий не на пчелиный, а на рой светлячков, которые водятся только у нас, на юге.

Даша Зайцева, мой милый Грибок, лежит на самом носу яхты. Яхта, конечно, маленькая, но с кабиной. Парус и снасти гудят, как струны гитары. Жанна, распустив свои длинные черные волосы, стоит, обхватив желтое дерево мачты. Витек Баженов сидит на корме, держась за румпель. Он в черных с желтым — леопардовых — плавках, его красивая загорелая грудь, точно второй парус, вздымается округло. Он доволен собой, доволен погодой, яхтой и, видимо, компанией.

Я сижу возле каюты, вернее, на ее пороге, опустив ноги в углубление, которое начинается за распахнутыми дверками.

Я не разделяю настроение Баженова. Мне нравится яхта, которой почему-то через общество спасения на водах владеет Витек Баженов. Он работает в этом обществе на какой-то должности. Мне нравится погода, море, краски и свежесть воздуха.

Мне не нравится, что Даша лежит так, словно у себя в постели, и сквозь розово-желтый ситец ее узкого купальника рельефно видны формы. Хорошие. Но я все-таки не хотел бы, чтобы они были видны.

Идиот! Я думал, где и как поживает милый мой Грибок после того вечера, когда нас застал дождь. И все такое прочее… Может, ее ругает мама, грызет совесть, журит общественность.

Ничего подобного! Грибок все это время встречалась с Баженовым и Жанной, а может быть, еще с кем-то, и даже наверняка. И, подчеркиваю, все это время очень хорошо обходилась без меня.

Я встретил Жанну. Все-таки в Жанне было что-то заложено. Говорят, «не от мира сего». Так ли?

Станислав Любомирович объяснил как-то:

— В христианской троице — отец, сын, дух — выражение «не от мира сего» соответствует откровению сына в его любви к богу, в то же время откровение отца заключается в его любви к миру.

Он еще что-то говорил о трансформации смысла идиомы, но я не запомнил, к сожалению…

Жанна увидела меня из окна киоска возле рынка под платаном, когда я расстался с отцом, который вспомнил, что ему нужно зайти в аптеку купить геморроидальные свечи, кажется, с экстрактом красавки, а я по старой памяти заглянул в киоск «Пиво — воды», потому что после расчета на заводе располагал небольшой суммой наличных денег. Я вошел в полутемный прокисший киоск и увидел Жанну перед прилавком. Киоскерша наливала ей пива в трехлитровый зеленовато-синий баллон.

— Антон! — выдохнула Жанна. И улыбнулась только глазами. Но это неверно: самыми краешками глаз. Ресницы у нее были длинные и густые. А лицо чистое, без единого прыщика или пятнышка, — мало загоревшее лицо для нашего черноморского города.

— Здравствуй, — сказал я.

— Я думала, что ты провалился сквозь землю, — призналась она.

— Земля такими брезгует, — заявил я, конечно, не без пижонства.

Она ответила:

— Это же прекрасно.

— Относительная, мысль. Но все равно спасибо.

— Мы о тебе часто говорили.

— Кто «мы»?

— Даша и я.

— Вы — подруги? — удивился я.

— В качестве подруг я предпочитаю мальчиков, — многозначительно улыбнулась Жанна. — Но Даша прекрасный человек. С большими возможностями. На экзаменах за девятый класс[2] она получила только пятерки.

— Что у вас общего? — спросил я, протянув киоскерше три рубля. Пиво стоило два двадцать.

— Тоска по прекрасному, — Жанна закатила глаза, как будто читала пьесу в драмкружке.

— Я хочу угостить тебя, — сказал я и положил вторую трешку.

— Спасибо, — ответила она. — Очень жарко.

Мы подняли кружки, пена взмылась над ними, как парик. Жанна сказала:

— У Даши сегодня последний экзамен. Мы ждем ее. Тебе она обрадуется.

— Кто «мы»? — я не переставал удивляться.

— Я и Витя.

— А может, есть третий?

— Есть. Но это несерьезно. Он ей не нравится, — поморщилась Жанна. — Она любит тебя.

— Очень приличное место для подобной информации, — сухо кивнул я и, кажется, покраснел.

— Самую ценную информацию передают именно в таких никчемных местах, — сощурив накрашенные глаза, сказала она назидательно.

— Можно подумать, что ты работала в разведке.

— Подумать можно, но говорить вслух не стоит… — ответила она загадочно. Ничего не скажешь: умеет подать себя.

— Спасибо за совет.

— Это не совет, это предостережение-е-е, — она потянула последний звук, не злясь, а скорее дурачась.

— Ладно, — подыгрывая, сказал я. — Знаю, у кого ты этих штучек поднахваталась. У Баженова. Он мне тоже рассказывал про фильмы, которые видел в Марселе и Гибралтаре. Отель, бассейн, красивая знойная женщина-шпионка, к которой международные агенты стремятся попасть в постель…

— А ты когда-нибудь был в постели с женщиной? — спросила она шепотом, наклонившись ко мне, когда мы вышли из киоска.

— Только в мечтах, — хладнокровно, без всякого стыда признался я.

— Пора превращать мечты в реальность.

— Пойдем ко мне, — сказал я. — Отец поперся в аптеку, дома никого нет.

— Какая разница. Ты уверен, что это важно?

— Я не уверен ни в чем. Даже в самом себе, — после встречи с Шакуном на меня нашла полоса откровения.

— Это плохо, — она усмехнулась, глядя на меня.

Пиво булькало у нее в баллоне. Пена лопалась под крышкой из оберточной серой бумаги, стянутой шпагатом.

— Не скиснет? — спросил я.

Она ответила:

— Нет, если сразу пойдем ко мне.

И вот я снова в узком, пахнущем керосином коридоре. Минуя его, вхожу в комнату, где стоит кровать, выкрашенная желтой краской, высокий и старомодный шкаф и все прочее, что увидел я, когда пришел сюда в первый раз с Грибком и Баженовым.

Но сегодня здесь я был один на один с Жанной. Окно закрывала розово-синяя штора с цветочками, и в комнате царил мягкий полумрак.

Жанна сказала:

— У нас самое большее — полчаса.

Я понимал, у меня есть сотни вариантов, начиная с того, чтобы крикнуть: «Извини, я забыл оставить отцу ключи!» Или сказать: «У тебя какой-то странный загар. Не больна ли ты лихорадкой?»

Но меня всегда, с самых малых лет, по всякому пустячному случаю тянуло быть искренним.

Я сказал:

— Извини. Я боюсь.

— Глупый, — ответила она. И нежно, ласково