Книга Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

у нее размером со школьную парту. Боцман, можно сказать, лег на него. Акула в одну сторону, в другую… Ясное дело, старик на хвосте не продержится. Счастье его, и шестерых детей, и жены, что старпом наш в войну снайпером был. Вскинул он свою снайперскую винтовку и в глаз акуле — шарах! Разрывной пулей «дум-дум»…

Тень набегала на море с юга, катилась от волны к волне. Волны серели. Дымка над ними начинала дрожать зыбко, неверно. И крик чаек становился пронзительнее.

Отдыхающая сжимала пальцы и сокрушенно качала головой.

Я посмотрел на часы. Было одиннадцать. В четверть двенадцатого я должен встретиться с отцом в приемной Шакуна.

22

Жара крепчала. От прокаленного солнцем асфальта густо пахло мазутом и жесткой пылью. Короткие тени полдня жались к деревьям, стенам, столбам.

Слева от входа прямо под вывеской «Контора морского порта» лежала лохматая собака и тяжело дышала, высунув огромный розовый язык. Многие входившие в дверь заискивающе поглядывали на пса и даже улыбались ему, как другу. Собака принадлежала Шакуну.

Войдя в приемную, отец, не останавливаясь, ринулся к двери с надписью «Начальник порта». Секретарша выскочила из-за пишущей машинки.

— Вы куда? — Голос у нее оказался пискливым.

— Сиди, — сказал отец грубо и строго.

Опешив, секретарша присела на свой стул, где лежала плоская подушечка из темно-синего плюша. А отец скрылся за громадной, обшитой черной кожей дверью.

В пузатом графине, оседлавшем тонконогую тумбочку, вода мелким паром прильнула к стенкам. Секретарша потянулась к графину, уверенным жестом наклонила его над стаканом. Вода, конечно, была теплой и невкусной. Секретарша пила ее тяжело, как лекарство.

С шумом хлопнув дверью и стуча подошвами тяжелых ботинок, в приемную ввалился рыжий старшина баржи Васильчук. Он был хорошо известен в городе, потому что играл правым беком за команду «Порт». Бил Васильчук от ворот до ворот, часто путал мяч с ногами соперников, за что и был удостоен болельщиками клички Костолом.

— Валентин Сергеевич у себя? — спросил он с порога.

— Товарищ Шакун занят, — секретарша поставила стакан и надменно посмотрела на Костолома.

— У меня баржа под песком простаивает! — не своим голосом закричал Костолом и поднял руки к потолку. — Куда чертов «Орион» запропастился?

— «Орион» следует из Джубги. Будет через сорок минут.

— Так всегда, — уныло и спокойно ответил Костолом и попросил у меня спички.

— Здесь не курят, — напомнила секретарша.

Однако старшина баржи невозмутимо закурил и только после этого вышел из приемной.

На столе справа от секретарши вспыхнула маленькая красная лампочка. Женщина встряхнулась, поправила ворот блузки. С достоинством, высоко подняв узкий сухой подбородок, закрыла за собой обшитую кожей дверь.

Вернулась меньше чем через минуту. Сказала милостиво:

— Пройдите, молодой человек. Вас ждут.

Почему-то захолонуло сердце. Я весь как-то подобрался, точно на старте перед стометровкой — бегал на такую дистанцию в школе. Дверь дернул рывком, но она пошла плавно, будто живая.

Ковровая дорожка цвета морской волны выкатилась мне под ноги — широкая, с красными полосами по краям. Письменный стол, словно корабль, темнел своими высокими стенками.

Крепкий и лысоватый, чуть набычившись, начальник порта Валентин Сергеевич Шакун сидел, опершись локтями о край стола. Пуговицы на белом кителе поблескивали как прожекторы.

Неширокий короткий полированный стол приткнулся к письменному столу, образуя куцеватую букву «Т». Справа и слева от маленького стола, как чемоданы, стояли кресла. В правом кресле сидел отец. По сравнению с Шакуном и габаритами кресла отец казался щуплым, словно мальчишка.

Шакун не привстал: не оказал такой чести. Он просто протянул руку, добродушно сказал:

— Копия отца. Только отец в твои годы был пошире. Плечистее был отец. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я, хотя не мог представить отца широкоплечим, физически сильным.

— Зовут тебя как?

— Антоном, Валентин Сергеевич.

— Да-а, — нарочито протянул Шакун. Кивнул в сторону свободного кресла: — Садись, Антон.

Я сел. Кресло проглотило меня. В его кожаном чреве я почувствовал себя маленьким, беспомощным.

Шакун неторопливо, привычными размеренными движениями вынул из кармана трубку. Раскрыл деревянную шкатулку, не лакированную, а темную, видимо от старости. Пахнуло «Золотым руном».

— Растут дети. — Шакун произнес слова с таким видом, словно это открытие было сделано им секунду назад, сделано неожиданно, поэтому если не потрясло его, то крайне удивило.

— Диалектика, — хихикнул отец. Похоже, его немного пугали размеры и роскошь кабинета бывшего бригадира грузчиков.

— Вот и моей Наденьке этой осенью двадцать один стукнет… А похвалиться, Федор, мне перед тобой и нечем. Циркачка. Понимаешь, Федор, циркачка!

Отец не понимал. Спросил с сомнением:

— Шпаги глотает?

Шакун махнул рукой:

— Если бы шпаги! Про шпаги я бы молчал и радовался… На канате под куполом цирка вертит голыми ляжками.

— Неужто дозволяют? — удивился отец и зацокал: — Це-це-це…

— У них там в цирке что хочешь дозволяют. — Шакун пустил густую струю дыма. — И нравы, Федор, донимаешь… Сошлась она с одним жонглером. Шарики он подбрасывает. Двенадцать шариков одновременно. Расписаны. А выступают в разных городах… Муж не муж, жена не жена…

Отец мой, потрясенный услышанным, вдруг выкрикнул, замахав при этом руками:

— Вот что значит, Валентин, дочь без жены воспитывать!

Шакун кивнул:

— С сорокового года. Двенадцать лет Наденьке было, когда мы мамку похоронили. Посмотрела бы нынче на нас покойница, удивилась бы. Понимаешь?

Отец кивнул, не глядя на Шакуна. Смотрел на свои колени, нервно поглаживая их руками.

Шакун вспомнил обо мне, сморщился:

— Учиться почему не хочешь? Гузка слаба?

— Всего не выучишь, — сказал я.

Замялся Шакун: сам-то он тоже немного учился. Проговорил быстро:

— Век учись, дураком помрешь.

— Точно, — согласился я.

— Глупая пословица, между прочим. — Шакун провел левой ладонью по столу. — Словом, дела такие. В матросы на буксир я тебя возьму. Однако не сегодня. Осенью. Боцману Семеняке отдам. У него несколько ребят уходят. В мореходку кое-кто подал документы. Те, кто пограмотнее, понимаешь? Вот тогда вакансии появятся. А сегодня могу тебя курьером взять, дворником, подсобным рабочим на причалы. Мест много, выбирай.

— Я приду осенью, — сказал я.

— Осенью так осенью, — ответил Шакун. — Ты, Федь, свой адресок секретарше оставь. Мы голубка твоего открыткой известим. А Нестор Иванович Семеняка из него быстро человека сделает, поверь мне…

Начальник порта потянулся к телефону. Было ясно, пора уходить. Я встал. Отец еще немного задержался в кресле. Словно поеживаясь, сказал:

— Ты бы, Валентин, как-нибудь выбрал время, заглянул бы к нам в гости. На чаек. Вспомнить нам-то есть что…

— С радостью бы, Федор. С радостью… Да время! Совсем со временем худо. И радикулит у меня. А на твою гору машина не заходит.

— Я-то думал, ты крепкий, — наконец поднялся отец.

— С виду-то мы все