Книга Диалоги. Апология Сократа - Платон

– Да это было бы, клянусь Зевсом, совсем безрассудно, – сказал Симмий.

13

– Следовательно, – продолжал Сократ, – всякий раз, как ты увидишь человека, который негодует на предстоящую смерть, не послужит ли это для тебя достаточным доказательством, что такой человек был не любителем мудрости, а каким-то любителем тела? А такой человек является любителем и денег, и почестей – либо и того и другого, либо одного из них.

– Да, так и бывает, как ты говоришь, – заметил Симмий.

– А не приличествует ли, Симмий, – продолжал Сократ, – людям, настроенным так, обладать тем, что называется мужеством?

– Вполне понятно, – сказал Симмий.

– А здравомыслие – качество, состоящее, по определению большинства людей, в том, чтобы не увлекаться страстями, но относиться равнодушно к ним и вести себя благонравно – не свойственно ли оно только тем людям, кто, относясь с большим равнодушием к телу, проводят жизнь в занятиях философией?

– Неизбежно, так, – сказал Симмий.

– Ведь если ты пожелаешь, – продолжал Сократ, – исследовать мужество и здравомыслие прочих людей, ты окажешься в странном положении.

– Как так, Сократ?

– Разве тебе неизвестно, – спросил Сократ, – что, по мнению всех прочих людей, смерть – величайшее зло?

– Хорошо знаю это, – отвечал Симмий.

– Следовательно, когда люди переносят смерть мужественно, они поступают так потому, что боятся еще больших бедствий?

– Да.

– Значит, все люди, исключая философов, мужественны потому, что они страшатся из страха, хотя и нелепо, чтобы человек был мужественным из страха и трусости.

– Совершенно верно.

– А что такое благонравные люди? Не то же ли самое бывает и с ними? Не являются ли они здравомыслящими вследствие какой-то невоздержности? И хотя это, по нашему утверждению, невозможно, все-таки они испытывают состояние подобное тому, которое наблюдается и при нелепом здравомыслии. В самом деле: из опасения утратить одни наслаждения, из стремления к ним, благонравные люди воздерживаются от других обуревающих их наслаждений. Правда, быть под властью наслаждений называется [у благонравных людей] невоздержностью. Однако бывает и так, что они, будучи обуреваемы одними наслаждениями, воздерживаются от других [ради первых]. А это и соответствует тому, о чем у нас только что была речь: благонравные люди стали здравомыслящими каким-то образом вследствие невоздержности.

– Похоже на то.

– А в применении к добродетели, любезный Симмий, правильным ли будет такой обмен, когда одни наслаждения, горести, страхи промениваются на другие наслаждения, горести, страхи? Когда большее обменивается на меньшее, словно монеты? Нет, правильною монетою здесь будет только та, на которую все это нужно променивать, именно рассудительность. После этого обмена действительно получится и мужество и здравомыслие и справедливость, вообще истинная добродетель, совместно с рассудительностью, независимо от того, присоединяются ли к этому, или отсутствуют наслаждения, страхи и все тому подобное. Между тем, если рассудительности нет, если одно обменивается на другое, получается только какая-то тень добродетели; на самом же деле добродетель будет рабскою, совершенно нездоровою, совершенно ложною. Истина заключается, в сущности, в очищении себя от всего подобного, и здравомыслие, и справедливость, и мужество, и сама рассудительность суть средство очищения. И, по-видимому, люди, установившие для нас таинства, были не плохими: они на самом деле давно уже неясными намеками указывали на то, что явившийся в Преисподнюю непосвященным в мистерии и непричастным к таинствам, будет лежать там в грязи, принявший же очищение и посвященный в таинства будет обитать вместе с богами. В самом деле, как говорят осведомленные по части таинств, «нарфиконосцев много, вакхов же мало». А последними, на мой взгляд, оказываются лишь те, кто правильно занимался философией. И я, по мере возможности, в течение своей жизни, не отставал от таких людей, но всячески стремился попасть в число их. А правильны ли были мои стремления, добился ли я в них какого успеха, об этом я, кажется мне, точно узнаю, если богу будет угодно, придя, немного спустя, в Преисподнюю. Вот, Симмий и Кебет, что я привожу в свое оправдание, – заключил Сократ. – Естественно, нечего мне печалиться и негодовать, покидая вас и здешних владык, так как я думаю, что там я встречу владык и друзей, которые нисколько не хуже здешних. Большинство не поверит этому. Но хорошо было бы уже то, если бы в своей защитительной речи я мог вас убедить более, чем афинских судей.

14

Когда Сократ окончил свою речь, Кебет заметил следующее:

– То, что ты, Сократ, сказал, представляется мне прекрасным. Но вопрос относительно души вызывает в людях сильное недоверие. По их мнению, душа, отделившись от тела, совершенно нигде не существует и в тот же день, когда человек умрет, разрушается и погибает; душа, лишь только отделится от тела и выйдет из него, тотчас рассеивается, словно дыхание или дым, улетает и нигде уже больше не остается от нее ничего. Конечно, если бы душа, действительно, сосредоточившись сама в себе, освободилась от всех тех зол, о которых ты только что подробно говорил, создалась бы большая и прекрасная надежда, Сократ, что слова твои истинны. Но то, что душа, после смерти человека, сохраняет какую-то силу и рассудительность, требует, пожалуй, не малого подтверждения и доказательства.

– Ты прав, Кебет, – сказал Сократ. – Что же нам делать? Не хочешь ли побеседовать, вероятно это, или не вероятно?

– Я, по крайней мере, – отвечал Кебет, – с удовольствием послушал бы, что ты об этом думаешь.

– Я не думаю, – сказал Сократ, – чтобы кто бы то ни был, будь это даже комический поэт, выслушав то, что я говорю, сказал, будто я болтаю вздор и говорю о том, о чем не следует говорить. Итак, раз решено, нужно заняться исследованием этого вопроса.

15

Поведем наше рассуждение: находятся ли, или не находятся в Преисподней души умерших людей, – таким путем. Существует одно древнее предание, какое только я помню, будто души, прибыв туда отсюда, затем снова возвращаются сюда и рождаются от смерти к жизни. Если это так, если люди, после смерти, снова рождаются к жизни, это может значить только то, что наши души находятся там, [в Преисподней]. Разумеется, если бы души не существовали, они не могли бы снова родиться. И мы имели бы достаточное для этого доказательство, если бы, в самом деле, обнаружилось, что живые рождаются исключительно только из мертвых. Если же это не так, приходится искать другого какого-либо довода.

– Совершенно верно, – сказал Кебет.

– Если хочешь легче понять это, – продолжал Сократ, – обрати внимание не только на людей, но и на всех животных и на растения, и вообще на все, что рождается. Мы увидим, что все рождается именно таким образом, т. е. что противоположное происходит только из ему противоположного, поскольку одно оказывается чем-то подобным другому, например, поскольку красивое противоположно безобразному, справедливое – несправедливому; тысячи таких же примеров можно привести. Итак, рассмотрим, необходимо ли, чтобы то, что имеет себе противоположное, рождалось не иначе как из того, что ему противоположно. Например, когда рождается что-либо большее, необходимо ли, чтобы оно становилось таковым из того, что раньше было меньшим?